—  

Он — врач. Надолго ли поедет?

—  

Насовсем...

—  

То плохо,— качала головой Варя.

—  

Кому как. Он останется довольным.

—  

Тогда ладно, пускай едут. Коль не понравится, воротятся, не останутся без угла.

—  

Двое других, как и теперь, не любят дергаться. Так и доживут с детьми дружно, спокойно.

—  

А чего еще надо им? У них все путем.

—  

Варь, тебя старший сын после зоны к себе по­зовет жить насовсем.

—   

Ни к чему! Не хочу дышать из-под невестки. Она хоть и хорошая, но я в своем доме сама себе хозяйка. Оно знаешь, как у меня с ними повелось? Чем даль­ше, тем роднее.

—  

Чем старше, тем труднее,— добавила зэчка.

—  

А я до воли доживу? — удивилась Варвара.

—  

И до свободы доживешь, и на воле пораду­ешься.

—  

А младший мой так и будет с Клавдей до конца жизни маяться?

—  

И жить не станут, и не разбегутся.

—  

Как так?

—   

Сама прокляла. Чему удивляешься? Каждый день в слезах и ссорах, меж собой ладу до смерти не сыщут. Даже драться будут. Сын пить начнет крепко, с дому своего на пропой потянет. Дочка его вырастет панельной шлюхой.

—  

Да что несешь? Кто ей дозволит? Сама ноги пообрываю! — разозлилась Варя.

—  

А зачем кляла?

—   

Ну, не до такого! Я Клавдю имела ввиду.

—  

Но проклятие достанет всех.

На свидания в зону к матери чаще всех приезжал старший сын. Он привозил Варваре передачки, рас­сказывал обо всех новостях.

—   

Мам, а я большие деньги выиграл.

—   

Где это повезло? У нас бабы в бараке тоже на­думали играть на деньги, но никому не удалось выиг­рать. Спецчасть застукала! Всех за жопы взяли. Нын­че только гадают, но это дарма.

— 

Я решился, хотя и не верил. Сыграл с Галкиным в игру «Кто хочет стать миллионером?», и повезло!

—  

А кто не хочет им стать? — рассмеялась Варя.

— 

Машину себе купил. Теперь на работу на своих колесах добираюсь.

— 

Юрка как там? — спросила о младшем сыне уже в конце третьего года заключения.

—  

Плохо. Пьет по-черному. Клавку всякий день ко­лотит. Дочка у них растет, твоя копия. Как две капли воды похожи. Такая забавная! И характером в тебя.

—  

Во, Клавдю судьба наказала!

—  

Ничуть. Дочуху любит. Ее все балуют, даже Вов­ка из Германии посылки ей шлет. Юрка, как ни квасит, о дочке помнит и не обижает никогда.

—  

И то ладно. Разбегаться не собираются?

—  

Нет. Грызутся, но живут. Дочь держит.

—  

Как назвали ее?

—  

Настенька она, Настасья, Анастасия!

—  

Хорошее имя. Пусть счастливой и здоровой ра­стет. Авось, хоть один нормальный человек серед них будет.

Незадолго до освобождения к Варваре в зону при­ехали все сыновья. Лишь Володя, уехавший за грани­цу, не сумел появиться. Младший сын прятался за спины старших, изредка смотрел на мать. Он очень изменился внешне, похудел, постарел. Лицо изрезали морщины, побелели виски.

— 

Чего прячешься? Коль приехал, что-то надо? Го­вори, что привело? — спросила мать сына.

—  

Дом твой сносить собираются. Взамен квартиру дадут. Ну, а одна получишь однокомнатную. Разве не обидно? Сама знаешь, где мы ютимся, почти в подва­ле. И шансов на получение другого жилья нет совсем. Заработков едва хватает на жратву. Пропиши нас у себя. Помоги хоть этим.

— 

Я отписала дом всем, кроме тебя,— поджала губы бабка.

—  

Мам, завещание можно переделать,— предло­жил старший сын.

—  

Нет, ребятки, не стану менять свое слово. Не могу простить. Болит сердце от обиды, что мой сын позволил чужой бабе ударить мать, а потом в тюрьму посадил. Пусть живет, как судьбой определено. Я ему помогать не стану.

—  

Ради Насти прости! — попросил старший.

—  

Не могу!

—  

Ты же мать, бабушка! Перешагни через свою обиду.

—  

Нет...

—  

Ты тоже виновата перед этой семьей. Все же они свои, помириться нужно.

—  

Ни в жисть. До смерти не прощу. Если б не нуж­да с квартирой, так и не появился б. Тоже мне — сын!

—  

Ты сама ему запретила.

—  

Если б не он, я тут не была б.

—  

Мам, ты самая лучшая, добрая, умная. Зачем нужно столько зла сеять вокруг? — услышала младшего.

—  

Не лижи мне жопу, она и так мытая! — обрубила зло.

—  

На, вот фотография дочки. Привез, чтоб гляну­ла. Если ты так, то только на снимке увидишь ее,— сказал сын и, обратившись к братьям, добавил,— я во дворе вас подожду

Варвара не отдала фотографию. Держала ее при себе повсюду, не разлучаясь ни на минуту. Со снимка на бабку смотрели большие синие глаза. Они смея­лись так знакомо, словно кто-то добрый снял со стены в доме Варину детскую фотографию и, переделав на цветную, вернул хозяйке на радость. На обороте снимка внучки было написано: «Бабулечка, я тебя люблю!»

«Настенька, зайка моя! Лапушка! Все я сделаю для тебя. Приму и прощу»...

...— Платонов, Вас Федор Дмитриевич вызывает! — услышал голос сотрудницы отдела в открывшуюся дверь.

—  

Егор, срочно мчи к Соколову!

— 

Зачем? Я же недавно был у него.

—  

Беги!

— 

Что случилось?

— 

Твой сын. С ним беда! Руки на себя наложил. Не знаю, сумеют ли спасти его? — сказал Касьянов и предупредил,— Егор, помни: как только увезут осво­божденных, к вечеру обещают новую партию. Их при­нять нужно и оформить сразу. Постарайся вернуться к тому времени.

— 

Хорошо! — крикнул уже снизу Платонов.

Александр Иванович встретил Егора хмуро. Пожав руку, позвал за собой в больницу.

— 

Он жив? — спросил Егор неуверенно.

— 

Сейчас даже не знаю. Когда я уходил, он ды­шал. Вены себе повредил, козел! Кровь так хлестала, всю камеру уделал. Да еще в больничку не хотел, упи­рался сволочь, спешил Соколов.

Когда Егор вошел в палату, Роман лежал под ка­пельницей. Кроме врача, возле него дежурило два ох­ранника, не сводившие с зэка глаз. Следили за каж­дым движением его.

—  

Ромка, зачем ты это сделал? — присел Егор по­ближе.

Зэк молчал.

— 

Опять потерял сознание. Слишком много крови потерял. Еще минут десять, и спасать уже было бы некого,— сказал доктор, тяжело вздохнув.

— 

С чего это он?

—  

Не знаю. Ко мне его принесли умирающим. Он и теперь не лучше.

—  

Чем он вены повредил себе? — спросил Пла­тонов.

—  

Это не мудро. Без проблем мог справиться. Шконки в одиночках оббиты металлом. Что стоит зад­рать угол? Да и при себе имеют всякое. Как ни шмо­нают, все равно проносят с собой стекло и гвозди. Уж до чего только не додумываются наши люди, чтоб адми­нистрации насолить.

—  

Чтоб поплатиться жизнью? Странная логика...

—  

Это своего рода бунт. Протест против заточе­ния! Так многие поступают в неволе,— говорил врач.

—  

При чем здесь администрация зоны? Не она осу­дила. Пусть бы на воле права качал. Здесь ничего не добьется! Наоборот, против себя настроит,— наблюдал Егор за Ромкой.

—  

Все так. Но эти люди отчаянные, смелые и ча­сто бывают с нервными отклонениями.

—  

Вломить бы за такие фортели! Да по отклонени­ям! Просто устал от баланды. Захотелось жратвы по­вкуснее. Вот и все! Еще здесь он от работы откосит несколько дней. Передышку себе устроил по полной программе. А Вы говорите отклонения! — усмехнулся Егор и, глянув на Романа, поймал на себе его люто ненавидящий взгляд.— Верните его в камеру!

—  

Ну, нет! Я подчиняюсь распоряжениям Соколо­ва. Не Вашим. К тому ж больного сейчас перемещать опасно, он под капельницей. Ему на восстановление потребуется время, и я буду настаивать...