Как ни тяжко приходилось, болела в зоне куда реже, чем дома. Никто не ругал ее за медлительность и не­расторопность.

Бабы с ней не скандалили, не ворчали бригадир­ши. С нею делились харчами, которые самим переда­вали с воли. Никто не бранил за храп по ночам, не называл ее характер скверным, а саму — несносной. Пусть не жалели, как хотелось бы иногда, не больше тепла получала Варвара в своей семье.

Все было иначе, пока она сама управляла в семье и дома. Хозяйкой считали и слушались каждого слова. Дети боялись ее взгляда и делали все, как велела мать.

А детей в семье имелось порядочно, пятеро. Все уже взрослые, сами нынче родители. Внуков — пол­ный дом. Конечно, с бабкой уже не жили, ведь дети заимели свое жилье. К ней только в гости наведыва­лись, да и то по праздникам. В будний день никого не докличешься. Все заняты на работе. И только ей, Варваре, спешить было некуда. Давно на пенсию выш­ла. Дети, правда, тоже помогали, кто сколько мог. А вот жена младшего сына копейки не давала. Словно не слышала и не догадывалась, что и она обязана под­держать мать.

Другие невестки харчи приносили, всякие гостин­цы, подарки ей тащили, помогали убрать в доме, и только Клавка ни за что не бралась и не помогала ничем.

Еще с самого начала невзлюбила ее Варя. Костля­вая, скандальная, злая Клавдия никак не вписывалась в семью.

Рядом со старшими невестками смотрелась яще­рицей, облезлой, гадкой, пережившей над собою все опыты и чудом выжившей.

Ее за спиной вся семья звала Бухенвальдским на­батом. Но больше других невзлюбила Клавдю свек­ровь. Запрещала сыну жениться на худосочной девке, называя ту чахоточным пугалом. И все ж младший не посчитался с мнением родственников и привел в дом уродину.

Варвара с детства не любила худых людей. Оно и понятно, в ее семье все как один были плотными. Мешки с мукой иль сахаром одной рукой на плечо за­кидывали и несли, не сгибаясь. И только Клавдя ведро с водой волокла чуть не по земле.

—  

Хоть меня, старухи, постыдись! Ходишь как подхвостный гнойник, смотреть на тебя гадко. Не мельте­шила бы уж перед глазами, не позорилась, а то неро­вен час кинет мужик, приглядев себе путевую. Я и не вступлюсь за тебя.

Клавка на тот момент была беременной и стала бранить свекровь, зачем, мол, старая колода сбива­ешь с пути моего мужа?

Варя и ответь на смехе:

—  

Никого с мужиков на цепи не удержать. А коль будешь тут кобениться, сама ему приведу другую и не гляну на твое пузо.

Что тут началось! Клавка подскочила к свекрови, никто ахнуть не успел, как закатила бабке пощечину. Та ее — на кулаки, а потом и каталкой лупить стала. Не глядела, где достает, по чему колотит.

Варвару все сыновья не смогли оторвать от невест­ки. Та уже валялась на полу, а свекровь все пинала ее ногами. Такой свирепости от нее не ожидали сыно­вья и невестки. Да что они, сама себя не узнавала.

Вот так и случились у Клавки на полу преждевремен­ные роды, но даже вид крови не остановил, пока кто- то из невесток не окатил водой старуху Она мигом опомнилась, но было поздно.

Невестку вскоре увезли в больницу, а к вечеру в дом Варвары пришел следователь.

Бабка, не предполагая для себя плохих послед­ствий, рассказала ему все, как было:

—  

Не дай Клавдя мне по морде, ничего этого не приключилось бы. А тут взбесило! Мне мужик не со­вал к лицу руки. Здесь же недоносок насмелилась. Ни черта не делает в доме, сущая гнилушка, сама на мужика повисла, мартышка, кикимора немытая! Едино не дам им жить. И разведу, чтоб семью нашу не сра­мила всякая уродка!

Едва закрылась дверь за следователем, из боль­ницы вернулся младший сын. Он смотрел на мать не­навистным взглядом:

—  

Довольна? Празднуешь теперь? Сына моего уби­ла! Разве ты женщина? Душегубка — вот кто ты! Ка­кая б ни была Клава, я ее люблю! Она моего ребенка вынашивала, а ты что отмочила? Был бы жив отец, не только выдрал бы тебя вожжами, а и повесил бы на них!

—  

Чего? — поднялась Варвара и взяла в руки ка­талку.

Замахнулась, но сын легко перехватил руку мате­ри, сдавил, каталка выпала. Человек слегка оттолкнул от себя старуху. Она плюхнулась на лавку, удивленно охнула.

—  

И это ты, мое говно, так-то посмел со мной обой­тись? Небось, когда твоя блядища дала мне по лицу, не вступился! А за эту подстилку хвост поднял? Иль вовсе совести не стало? — закричала Варвара.

—  

Речь не о ней! Ты сына моего убила!

—  

Когда меня ударила та сука, чего ж молчал? Ни словом не просрался! Я не убивала никого! Взял в бабы гнилушку, она и не сумела доносить! Себя, ду­рака, вини. Мужики своих брюхатых баб всегда гоняли! И ничего! Вон какие крепыши рождались! А эта жердь с трандой даже родить не смогла! Влезла в нашу семью, чучело! — ругалась мать.

—  

Мне плевать, как ты к ней относишься. Я люблю Клаву и никогда ее не оставлю!

—  

Зачем я тебя на свет произвела? Все дети как дети, только ты—дурак! Променял меня, свою мать, на подзаборную дешевку! Вот и ступай к ней, при­дурок!

—  

Я уйду. Это и так понятно. Моя нога не пересту­пит твой порог. Я больше не считаю тебя своей мате­рью и навсегда отказываюсь от тебя. Ни общения, ни помощи не жди. Помогают родителям, а не зверюгам, не врагам! — пошел к двери без оглядки.

—  

Уходи, чтоб мои глаза тебя не видели. Будь ты проклят до конца жизни со всею своей семьей. Чтоб вы там кровью захлебнулись, чтоб каждый кусок хле­ба запивали слезами. Пусть дети родные на куски вас порвут! — увидела бледное перекошенное лицо сына.

Тот вышел из дома, громко хлопнув дверью.

А через неделю Варвару взяли под стражу. Вскоре ее осудили на пять лет лишения свободы. Ни судья, ни заседатели не обратили внимания на то, что Клав­дия сама спровоцировала побоище. Варю наказали за погибшего ребенка. Все сыновья, кроме младшего, за­щищали мать. Невестки, помимо Клавки, выгоражива­ли Варвару всеми силами. Только младший сын с же­ной сидели в стороне от семьи и настаивали, чтобы суд наказал старую пожестче.

Варвара даже не смотрела в их сторону. Она пони­мала, чем вызвана дополнительная ненависть. Еще до начала следствия, как только ушел из дома млад­ший сын, бабка сходила к нотариусу и переделала за­вещание. Денежный вклад, а он был немалым, дом и все имущество разделила на четверых сыновей, не оставив пятому ни копейки. И даже на суде, плюнув в его сторону, повторила проклятье, отказавшись от сына перед всеми. Тот криво усмехался.

В зоне, когда узнали, за что посадили старуху, мно­гие посочувствовали бабке:

—  

Чего в семье не случается? Зачем было до суда доводить? Не лезла б в рожу, сама не схлопотала б.

—  

Да! Это и впрямь круто!

—         

Мало ей вломила Варя! Надо было так отмудохать, чтоб не встала вовсе! — говорила Тонька.

—  

Баб Варь, иди, бабы тебе погадают,— предло­жила Ирина Мещерякова.

—  

Ой, Варюха, а твоя змея опять брюхатая,— рас­кинула колоду Шурка Мельникова.— Гля, девку родит. А как болеть станет!

—  

Кто с них? — подскочила Варвара.

—  

Клавдя!

— 

Она век гнила. Куда хуже? Скоро из ушей черви полезут у чахоточной!

—  

А у сына любовница появится.

— 

Слава Богу! — и подскочила в ужасе,— у ка­кого?

—  

У младшего.

—  

Пусть косой десяток объявится, хоть все дере­венские бабы его зазнобами станут!

—         

Ох, и базарить они будут с женой! Дня без ругачки не пройдет.

—  

Мое достанет,— улыбалась Варя.

—  

А твой старший скоро большие деньги получит.

—  

Дай ему Бог! — светилось лицо в улыбке.

— 

Тот, который за ним родился, далеко уедет. В са­мую заграницу вместе с семьей. Там и работать, и жить начнут.