В этот день он задержался на работе. Вернулся уже близко к полуночи. Долго рассказывал жене о своем визите к Кондрату. Та напомнила мужу просы­пать крест у порога и выпить настой.

Соколов, проснувшись утром, долго удивлялся: ни разу за эту ночь он не встал, да и спал спокойно. Ничто не терзало и не тревожило его во сне.

Егор Платонов всю ночь проворочался в постели, словно спал на колючей проволоке. Виною беспокой­ства стал весь вчерашний день.

Не мог он ждать Соколова дольше и решил уехать в свою зону. Только вышел из административного кор­пуса, чтобы сесть в свою машину, увидел человека, крутившегося возле корпуса охраны. Он здесь был явно чужим. Держался он неуверенно, старался остаться незамеченным.

—  

Почему здесь ошиваетесь? Что нужно? — рявк­нул Егор, заподозрив неладное.

Человек оглянулся, посмотрел на Платонова. Их взгляды встретились, и Егор будто в отражении зерка­ла увидел себя в молодости. Не по себе стало. Даже родинка меж бровей имелась у зэка точно такая, как у Егора. Те же глаза, брови, лоб, только подбородок чуть заострен, но это от недоедания.

Зэк смотрел на Платонова, слегка усмехаясь. Нет, он не удивился встрече, сходству. Цыкнул слюной, едва попав на сапог Егору, и продавил сквозь зубы насмеш­ливо:

—  

Собачья родня? Вот и встретились...

—  

С чего спрыгнул? Какая еще родня? Опух после ночи? Да я такую родню...— не успел закончить Егор, но зэк его перебил.

—  

Что? К стенке ставишь? Так вот, падла, не спе­ши меня урыть! Я сам тебя размажу! Слышишь, чмо лягавое! Давно ждал этой встречи с тобой! В другой раз не смоешься на своих катушках!

—  

Да кто ты есть, отморозок! Козел! Я ж тебе та­кое отмочу, жизни не порадуешься! — вскипел Егор.

—  

Меня на «понял» не бери. Я, может, и выжил, чтоб тебя замочить! Ты всю мою жизнь изувечил. Но ничего! Теперь ты в моих «граблях», паскуда! — свер­кнула ярость в глазах зэка.

—  

Я тебе все припомню! Каждое слово! — пообе­щал Егор и, увидев начальника охраны зоны, оклик­нул, подошел к нему, хотел указать на зэка, с которым встретился только что, но тот исчез.

Платонов не знал о нем ничего и рассказал о встре­че Ефремову.

—  

Да кто ж знает, с кем поругался? Их тут как в муравейнике! Всех не упомнишь. Может, его постави­ли убрать территорию? Вот и крутился тут промеж ног, но сбежать не смог бы! Сами видите, кругом охрана. А на язык капкан не поставишь. Они со всеми вот так же базарят. Мне без угроз нож вогнали. Что и гово­рить, собачья у нас работа. Только и жду того дня, когда на пенсию выйду. Одного часа не задержусь. Надоело жить с оглядкой! Устал. А вам советую не обращать внимания на гадов. Сами здесь работали, знаете всех. Ни одного дня с ними покоя нет.

Егор лишь руками развел и согласился, не стоит переживать. Зэк, он и есть зэк, загнанный за решетку всегда будет рваться на волю и дерзить всем сотруд­никам зоны, считая их виновниками своих лишений. Но, как бы не успокаивал себя Платонов, настроение было испорчено.

Конечно, не только у Соколова, но и в женской зоне случались стычки с зэчками, и все же никто никогда не грозил Егору смертью, да еще при первой встрече, без причин и повода.

«Кто он? — невольно возник вопрос.— Откуда та­кое сходство? Когда-то, наверное, о нем говорил Со­колов. Я даже разозлился на подозрительность и до­мыслы. Теперь сам увидел. Вот и не поверь Сашке. Тот даже данные проверил, но, как сказал, ничего не совпало. Хотя, что он знает? — вздыхает человек. А если это сын Кати? От меня? Ведь она говорила, что беременна. Я ей предлагал сделать аборт. Врачи отказались, мол, первая беременность, ее прерывать нельзя. Можно остаться бесплодной навсегда. Потом Катька уехала в деревню, к своим. Неужели ей позво­лили оставить ребенка? Иль не нашлось ни одной старухи, способной изгнать плод? Что-то не верится. Ведь в каждой деревне есть свои ведьмы. А может, Катя еще надеялась на меня и ждала? Но я ни разу не позвонил и не пришел к ней,— пытался уснуть Егор, но не смог.— Возможно, это — мой сын! — словно шило воткнулось в бок.— Ну, да! Так бы она и молчала столько лет! — пытался переубедить сам себя.— Та­кое сходство случайным не бывает! Но как он оказал­ся на Сахалине? Ведь возле Благовещенска есть своя строгорежимка. Еще на практику курсантами туда во­зили. А этот что? Особый экспонат? Ту зону могли давно закрыть»,— слипаются глаза.

Платонов отчетливо услышал телефонный звонок. Поднял трубку:

— 

Слушаю, Платонов!

—  

Спишь, потрох? Ничто тебя не грызет и не то­чит, козел мокрожопый?

—  

Вы ошиблись номером! — хотел положить труб­ку на рычаг.

— 

Я не ошибся, слышь? Я не ошибаюсь никогда. И не промахиваюсь, особо в таких как ты!

— 

Что надо от меня? Кто ты? — спросил зло.

—  

А ты сам не допер, лопух? По-моему, слова здесь лишние. Я — твой сын, к несчастью. Или совсем выт­ряхнул из своей гнилой «тыквы» мою мать, Екатери­ну? Так вот знай, мы с ней всегда знали, где ты ды­шишь! От нас не смоешься. Сам понимаешь, за что с тебя спросим. И если ты, параша безмозглая, не вы­ведешь меня из зоны на волю, я тебя своими «грабля­ми» урою!

—  

Ты там что, на ушах стоишь, отморозок! Какой ты мне сын? Твоя мать таскалась со всеми, кому ни лень. К ней в очередь стояли. А теперь я крайний? Всего-то поговорив с нею, отцом стал? Хочешь попри­жать похожестью? В сыновья втереться? Не выйдет! Не получиться из вас моей родни!

—  

Кому ты нужен? О тебе даже «сявки» под пыт­кой смолчат, постыдившись знакомства. А я — тем бо­лее. Ты как мозоль, который, сколько не терпи, а сре­зать надо.

—  

Это уж кому повезет! Мне не просто стыдно, да и не нужно иметь такого сына. Уж лучше тебя не иметь совсем.

—  

Знаю, слыхал, мать говорила, что ты предлагал ей аборт. Но жизнь распорядилась по-своему, не спро­сив согласия у вонючего хорька.

—  

Если ты мой сын, почему Екатерина смолчала о твоем рождении сразу? искала папашку повыгод­нее? Да желающих в городе не осталось?

—  

Слушай, ты, мудило стебанутый, не порочь мать! Не доставай мои печенки! За себя бы ладно, отпустил бы грех. Сам мужик, понял бы! Но за мать зубы через жопу достанешь! Клянусь волей, не прощу паскуду! Ни тебе о ней базлать! И, кстати, знай, память у меня отменная. От тебя по наследству перешло. Я своих счетов не забываю.

—  

Значит, сын, говоришь! — переспросил Егор.

—  

Да, к моему горю,— послышался вздох.

—  

Как зовут тебя?

—  

Зачем? К чему имя, если только что отказался, да еще мать облажал ни за что?

—  

Я, как и все, имею право на сомнение. Тем бо­лее, что столько лет прошло.

—  

Могу тебе доказать, да не хочу, потому как сам стыжусь такого вонючего родства.

—  

Тогда зачем звонишь? — спросил Егор.

—  

Чтоб ты вывел меня на волю. Хоть одно доброе дело за всю жизнь сделай!

—  

Этого не смогу.

—  

А что можешь? Сирот строгать? На то ума не нужно. Если не поможешь слинять из зоны, я всюду, даже в органах, объявлю, что ты — мой отец. Сам зна­ешь, что тебя тут же попрут с работы.

—  

Мне не страшно. Объясню все. Поверят и пой­мут. А тебя отправят на Диксон. Станешь белых мед­ведей кормить. Там имеется зона для таких, как ты, крутых. Побазарь еще.

—  

Не пугай! Я уже пуганый! Та зона, о которой треп­лешься, два года назад рассыпалась в пепел. Сожгли ее пьяные охранники. Да так, что восстанавливать не поимело смысла. Меня оттуда сюда, к вам отправили, потому что отовсюду линял. И здесь не засижусь.

—  

За что попал на зону? — спросил Егор.

—  

Жить было не на что! И «ходка» — не первая, все со жмурами как назло.

—  

Какой срок?

—  

Бессрочный как сиротство,— ехидно хмыкнуло из трубки.