На следующий день мы вернулись из лесу. А еще через пару дней позвонила Мария Ильинична:

— Ася, что происходит? Геннадий Петрович ведет себя так, будто не желает никого видеть. Может, вы знаете, в чем дело?

Я думаю, дело в мухоморах. Надеюсь, что в них. Геннадий Петрович увез с собой целую корзинку— вместо опороченной клюквы. Коротко объяснил: мухоморы упоминались в летописях. Из них готовили какую-то наркотическую дрянь для викингов. Это значит, они в принципе съедобны. Он полагает, что отравляющие вещества сосредоточены в красной кожице. В красной кожице с белыми точками. Если ее снять, а грибы как следует вымочить, можно сделать их годными в пищу.

— Ася, что за глупости! Какие мухоморы? Из разговора с Геннадием Петровичем я поняла, что вы с Сергеем вели себя нетактично.

Что? Нет, я уверена: все дело в мухоморах.

— Ася, я говорила вам: Геннадий. Петрович — непростой человек. Такие люди требуют особого отношения. Они впечатлительны и ранимы. И вы, зная это, позволяете себе такое небрежное к нему отношение. Когда вы в последний раз ездили заниматься? Ведь он выделяет на вас время, тратит свои силы. При его занятости. Очень прошу вас…

Я больше не слушаю, что она говорит. Это неважно. И я приняла решение: я больше не буду с ним заниматься. Вообще не буду. Потому что нужно совсем не это. Ему нужно совсем не это. Он просто не должен жить один — вот и все.

Я сегодня проснулась с этой мыслью, и мне стало весело. Мне весело до сих пор — несмотря на дурацкую отповедь. Она просто не знает, эта Мария Ильинична, просто не знает, что я задумала. А когда узнает — упадет со стула. Вместе со своей интеллигентностью, со всеми своими нравоучениями.

И все упадут. Даже мама. Она в последнее время меня достала: «Этот Геннадий Петрович, он совсем не оставляет тебе свободного времени!»

Так что я знаю, что делать.

Моя бабушка отказалась от дедушки. Моя мама не поехала за отцом на Север. Но я рассчитаюсь за них с судьбой. Во имя Солженицына, по женскому счету. Я заплачу собой.

Это похоже на приключение. На захватывающую импровизацию. Ты приезжаешь в гости — скот- летами из капусты, раскладываешь еду по тарелкам и ждешь, терпеливо ждешь, пока он начнет есть. А потом, между делом: «Я хотела бы у вас оставаться». Он еще не совсем понял, поэтому кивает — с привычной уже отстраненностью: «Да, да, конечно. Буду рад!» — «Нет, Геннадий Петрович, вы не поняли. Я хочу оставаться на ночь».

Он теряется от неожиданности — и упускает вилку. Вилка тонет в соусе: ее уже не спасти. Он не решается посмотреть мне в лицо и разглядывает кусок котлеты в тарелке — так глупо-глупо. Или счастливо? Потом говорит — чуть глуховато: мне нужно подумать. Позволите пять минут?

Да думайте! Я торжествую. Я внесла в его жизнь смятение — непредвиденное, почти праздничное. Если бы этим закончилось дело, получился бы дивный спектакль — к удовольствию зрителей. Мне кажется, я все уже сделала, все самое главное: сказала. И теперь полна ликованием — оттого что сумела его ошеломить.

А он, наконец, приходит в себя и предлагает перейти в комнату — из кухни в комнату. Садится на диван и делает приглашающий знак рукой: присядьте, пожалуйста. Вот так.

Конечно, я не люблю вас, и не считаю нужным это скрывать. (Мне еще слишком весело, и я не задумываюсь над тем, что слышу.) Я слишком вас уважаю, чтобы обманывать. Но в данном случае это неважно. Мы близки друг другу по духу— большая редкость по нынешним временам. И у нас с вами есть потребности, продиктованные физиологией. Ничего унизительного или зазорного: это естественно. Вы согласны?

Он спрашивает в обычной своей манере — как на уроке: «Давайте, Ася, рассмотрим вопрос с точки зрения материалистической науки…»

(Это какая-то другая пьеса, придуманная не мной.)

Вы устраиваете меня в роли полового партнера. И я бы хотел принять ваше предложение. («Это ваш выбор, Асенька. И вы сами будете нести за него ответственность».) Правда, я полагаю, нам следует оформить отношения. Брак, конечно, условность. Пережиток несвободного общества.

Но ни к чему подвергать вас ненужным испытаниям и пересудам. И вашей маме так будет комфортнее. Мы ничего не упустили — в плане идеологии?

Я согласно киваю. Он разворачивается, придвигается и целует меня в щеку. Я ощущаю прикосновение колючей щетины. От меня сейчас что-то требуется? Кажется, нет. Слава Богу! Геннадий Петрович улыбается, глаза поблескивают в щелочках: вот и славно, Асенька!

Кажется, наступила моя очередь чувствовать себя глупо. Я все представляла себе совсем не так. Точнее, совсем не думала, что случится потом — после того, как я приду, скажу, и он удивится. А теперь я, кажется, выхожу замуж?

— Я узнаю, когда можно подать заявление, и позвоню. Тянуть не имеет смысла — раз мы все обсудили. После этого, думаю, вы могли бы переехать. Бюрократическая волокита вокруг оформления брака — это уже не так важно. Это действительно формальности.

Я киваю, собираю вещи и быстро ухожу — домой. По дороге я вдруг понимаю, что скоро буду жить в другом месте. Стану женой диссидента. Его половым партнером.

Но ведь так и надо? Я же хотела быть как жена декабриста?

— Асенька, как это неожиданно! Как неожиданно! У вас в жизни такие серьезные изменения!

Мария Ильинична заботливо хлопочет и все поздравляет, поздравляет. Но мне почему-то кажется, что уголки ее губ время от времени подрагивают. И глаза блестят слишком ярко. Она сегодня очень нарядная и красиво причесана.

— Я вас многому могу научить, Асенька. И я уже договорилась на рынке с одним продавцом: он будет оставлять для вас мясо. Вам ведь теперь понадобится мясо, вы знаете?

Я не успела об этом подумать— что надо будет готовить. Я не ем мяса. А Геннадий Петрович, кажется, ест.

— Что же Сереженька сегодня не пришел? Выпил бы с нами за событие.

Сереженька занят по горло. Известно, как он относится к учебе. Как дорожит своим институтом. К тому же он пока ничего не знает. А когда узнает, обязательно выпьет. Полный стакан водки. За мое здоровье.

— Ты же сама говорила: он проводит со мной слишком много времени! И хотела, чтобы я вышла замуж!

— Хотела.

— И что теперь?

— Я хотела, чтобы ты нормально вышла замуж. А не так.

— Как так?

— А вот так.

— Нет, как — так?

Мама берет полотенце и начинает вытирать посуду. Обычно просто кладет ее в сушилку, а тут — вытирает и складывает в стопочку.

— Этот Геннадий Петрович, он, конечно, необычный человек. И я очень его уважаю. Но разве он тебя любит?

— Почему это вдруг стало важно, объясни?

Мама молчит и все вытирает эту глупую посуду.

— Нет, я не понимаю: почему? Геннадий Петрович— честный человек. Он не притворяется, не считает нужным лгать. И он искренне считает, что наш союз — лучший вариант из возможных.

— Лучший вариант? Это он говорит тебе перед свадьбой?

— Мама! Ну какая свадьба? Какая свадьба? Ты хочешь выкинуть кучу денег на то, чтобы лицезреть за столом упившихся родичей? Чтобы они вопили пьяными голосами «горько», а я бы целовалась на счет? Кстати, денег на эти пошлые забавы все равно нет.

Мама с сожалением замечает, что посуда совершенно сухая, и начинает возить тряпкой по столу:

— Можно все сделать по-человечески. По-человечески, понимаешь?

— По-человечески — это как бабушка? Или как ты?

— Ася! Прошу, не начинай!

— Кажется, эта так называемая любовь не повлияла на бабушкино решение отказаться от дедушки. И на твое решение не ехать с отцом.

Мама вместо ответа сметает со стола незаметную, но страшно виноватую в происходящем крошку.

Я знаю, что бью ниже пояса. Но зачем она меня бросает? Зачем она сейчас меня бросает? Она должна удивляться, радоваться, ликовать — что я выхожу замуж. Вот так, интересно. С социальным смыслом. С пониманием миссии. И, между прочим, мой законный муж получит все, что ему причитается. В плане удовольствия лишить меня девственности.