Влад всплеснул руками:
— Да ну? Асенька, деточка, сколько тебе годиков? Два и два? Да что ты говоришь? А до трех ты считать умеешь? Дядя Гена-раз, Сереженька-два, Вла- дик-три… А адрес свой домашний знаешь? И телефончик дать можешь?
У этого Влада когда-нибудь лопнет желчный пузырь. Он просто завидует, что его не взяли.
***
Новый год — мой любимый праздник. В это день я позволяю себе верить в приметы и жду Деда Мороза с мешком счастья. И думаю: как Новый год встретишь, так и проведешь.
Но про этот Новый год совершенно невозможно понять, что там к чему.
Все собрались у Марии Ильиничны, такие нарядные, возбужденные, и решили по-настоящему веселиться.
Началось все с елки. Елка была украшена каким-то чудесным и непривычным образом: полупрозрачные ангелочки на веточках, ослики, коровки, странники — все миниатюрное, завораживающее глаз подробностями. И звезда на верхушке шестиконечная. Вместо лампочек настоящие свечечки в подсвечниках из фольги, а под елкой — пещерка с ореховой скорлупкой, и там-малюсенькая куколка. Из пушистой шерсти. Я не удержалась-потрогала пальцем. Митька заметил:
—Это Влад наряжал. Сказал, будет настоящая рождественская елка.
— Влад, как красиво! Какой же ты все-таки молодец!
— ААсеньке пупсик больше всего понравился?
Хочешь поиграть? Я тебе после праздника подарю.
— Влад, ты правда подаришь?
Я все думаю: такой грубый с виду человек — хам, матершинник, выпендрежник. Как он может производить на свет такие тонкие вещи? Что там у него на дне души?
— А Дед Мороз где?
— Дед Мороз расквасил нос.
— Дед Мороз обязательно будет! Настоящий! — '!/ Марии Ильиничны сегодня глаза блестят, а в волосы вплетены ниточки елочного дождика. Она умеет что-то такое с собой сделать, чтобы казаться вот такой новой и очаровательной. Она вообще могла бы вести в женской школе какой-нибудь специальный предмет: «Как всегда нравиться?», «Выпечка на любые вкусы».
Юлька стала дурачиться:
— Давайте Дедушку Мороза позовем! Де-душ-ка Мо-роз!
Митька и другие сразу включились в игру и стали скандировать:
— Де-душ-ка Мо-роз! Де-душ-ка Мо-роз!
— Иду-иду-у!
Открывается дверь, вваливается Сережка в каком-то ужасном ватнике, расшитом блестками, в колпаке с оторочкой из ваты, и еще кусок ваты приделан вместо бороды — с двух сторон прикреплен на живую нитку к колпаку. За плечом — наволочка с бантиком из мишуры.
— Я Д-дедушка Мороз! Я п-подарки принес!
Все покатились со смеху. Только Мария Ильинична себя в руках держит и услужливо придвигает Деду Морозу табуретку:
— Здравствуй, дедушка! Ты устал с дороги, присядь, отдохни.
Это она вату к колпаку пришивала?
— Ну, дед, раз пришел — подарки давай!
— Э, нет! П-подарки я не п-просто так дарить буду. А з-за-а плату.
— Ой, дедушка Мороз! Как же мы с тобой расплачиваться будем?
— Н-ну, как? К-кто стишок расскажет, к-кто п-пе- сенку споет. Чтобы меня, с-старика, п-потешить! И гостям не-е с-скучать.
Мария Ильинична тут как тут-с газовым платочком:
— Удобно, дедушка? — Завязала Сережке глаза и вытолкнула к нему Митьку:
— Что сделать этому человеку? Как подарок выкупить?
— П-пусть стишок ра-аскажет.
Митька тоже потребовал табуретку и влез. Все опять покатились со смеху. Мария Ильинична смотрит с осуждением, головой качает. Митька понял, с табуретки спрыгнул, ботинки снял и снова наверх взгромоздился. Выпрямился, ручки по швам, лицо честное, прямо перед собой смотрит.
— Когда был Ленин маленький,
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках По горке ледяной.
А потом сделал страшные глаза и прорычал хриплым шепотом:
Камень на камень, кирпич на кирпич — Умер наш Ленин, Владимир Ильич.
Дед Мороз сунул руку в мешок, вытащил подарок и вручил Митьке.
Влад тут же потребовал себе подарок вне очереди — «за свои пот и кровь, окропившие древо желаний».
Остальные придумывали, кто что мог.
В результате получился целый концерт. Миша играл на фортепьяно, Мария Ильинична и новый знакомый Геннадия Петровича пели романсы. Юлька решила плясать еврейские танцы. Наверное, там, где они с Мишей бывают, их этому учат.
— Ася, давай! С Юлей на пару.
Я пристроилась. Оказалось, нетрудно. И я как-то незаметно для себя растанцевалась, совершенно стесняться перестала. Тут Миша заиграл тему из «Кармен- сюиты». Когда-то, лет в пятнадцать, в хореографическом кружке я танцевала под эту музыку испанский танец. Только это было очень давно. Но я замешкалась, и все углядели в этом намерение:
— Танцуй, Ася! Танцуй.
— Мария Ильинична, платок дадите?
У Марии Ильиничны есть такой роскошный платок с бахромой.
Я повязала платок вокруг бедер и вышла на середину. Миша кивнул, вернулся к вступлению и заиграл.
Музыка побежала по позвоночнику, заполняя все пустоты существа, подчиняя тело чужим, отлитым в звуки чувствам. Я еще не очень верила, что смогу. Но, оказалось, руки, ноги, голова, плечи помнят, как жить под музыку. Только нужно дать им свободу-и нырнуть в танец. Я ведь так это любила! Так любила!
Лица слились в растянутое пятно. Взгляды настигали и подхлестывали. Но было уже все равно, смотрят на меня или нет. И когда Миша кончил играть, чуть затягивая последний аккорд, я была почти счастлива — Новый год для меня уже наступил.
— Браво! Бис! — закричал новый знакомый Геннадия Петровича.
— Так. Все возбудились, зарядились и тоже желают. Сейчас будут танцы! Голосуем. Кто «за»? Несогласное меньшинство просим удалиться в кухню или в коридор.
По-моему, Влад загубил в себе талант массовика- затейника. Или он тайком от общества подрабатывает на танцах в профилактории?
Митька приволок целую стопку пластинок, и они с Мишей стали выбирать подходящие. Правда, что ли, танцы?
Сначала поставили что-то быстрое — для разминки, и желающие встали в круг, бодро и неловко подергиваясь. Я не люблю современные танцы в кругу. И кто это только придумал? Наконец проигрыватель, после шуршащей паузы, выдавил медленную мелодию. Кто-то сразу выключил свет. Это, на мой взгляд, было совершенно лишним. И догадываюсь, чья это идея. Юля быстро-быстро зажигала свечки на елке. От слабых дрожащих огоньков пространство странно сузилось и сгустилось, тени по углам удлинились и задрожали.
— Разрешите?
В темноте глаза Влада кажутся желтыми и светятся, как у кота. Он так сильно прижал меня к себе, что я охнула. Он на это просил разрешения? С ужасом думаю, что на нас смотрят: Мария Ильинична, Сережка… А вдруг Геннадий Петрович тоже смотрит?
— Класснотанцуешь, Асюта. Мама научила?
— Влад, что ты делаешь?
Наклоняется ближе, шепчет в ухо:
— Что, Асенька?
— Пусти сейчас же!
— Конечно, конечно! — все так же шепотом. И руки, обманывая, сдвигаются. Становится только хуже: ближе, горячее.
— Влад, пусти!
— Ну, зачем же так? Ведь нам хорошо?
— Пусти, говорю!
— Асенька, радость моя, не жадничай. Мы же танцуем. Всего лишь танцуем. То ты одна танцевала — на середке, а теперь мы вдвоем. Или дядя Гена тебе не разрешает? А он тебе кто? — На секунду отодвигается и с интересом заглядывает в глаза. Потом — снова в ухо, почти касаясь губами: — А мы ему знаешь, что скажем? Что это материализм! Практика ощущений.
Я тебя чувствую, ты меня. Чувствуешь меня, Асенька?
Да, чувствую — недопустимо остро, с незнакомым пугающим удовольствием. Как тело может себе такое позволять? Будто у него нет головы. И даже сердца нет в этом теле-только пульсирующая кровь: забыла, куда течь, набухает, как река в половодье.
Музыка истощилась и смолкла. Влад наконец меня отпустил. Интересно, кто мешал мне освободиться раньше? Будто танец-законная зона для приставаний. Согласилась-терпи по полной программе. Такой общественный договор. Решила об этом не думать. Не хватало еще испортить себе праздник.
Сережка спрашивает:
