Леня помолчал, уставившись в небо, повернулся и побрел куда-то.

Странное дело: свершился великий труд — и никого вокруг. Деревня как вымерла. Домой идти не хотелось — Ксюшина экзальтация и печальные глаза Якова… что-то он в последнее время никакой. Правда, кажется, пишет.

Георгий пошел на выселки. Из избы вышла Женечка, приложила палец к губам.

— Тс-с. Дети только заснули. Пойдем, посидим на лавочке. Ну, что?

— Вот, закончили, — удивленно сказал Георгий, глядя на свои ладони.

— Поздравляю! — обрадовалась Евгения и чмокнула его в щеку. — Как раз вовремя…

— Да, разъезжаться начнут на днях…

— Я не об этом. Сегодня ведь праздник. Успение Богородицы.

— Совсем забыл, — улыбнулся Георгий.

— А почему у вас окошки разные? — прикуривая, сказала Евгения.

— Некогда было новые ладить. Да и за стеклом ехать… Леша порылся в загашниках, откопал.

— Ничего, угодили всем: Макарик радуется, что вертикальные со стороны реки, — придает якобы стройности, а Андрей Иванович доволен, что квадратное со стороны деревни — аккуратненькое, красивое. Да, кстати, он доску приволок, просил передать, некогда ему…

Евгения тихонько вошла на веранду и вернулась с доской.

— Чудо, что такое, — рассмеялась она.

Небольшая доска была плавно опилена в стиле «модерн» и слегка проморена марганцовкой. На ней славянскими буквами было выжжено: «Часовня святого Николая Угодника» и дата. Покрыта она была прозрачным финским лаком «Тиккурила».

— Прелесть, правда?

— Конечно. Только пусть сам и прибивает. Устал я.

На следующее утро убирали строительный мусор. Витька Крыльцов подъехал на горбатом своем «Запорожце», забил салон обрубками и обрезками — на дрова, высовывал из кармана горлышко бутылки, многозначительно заглядывая в глаза. Хлебнул Нашивкин, хлебнул Яков Семенович, остальные отказались.

Георгий с Митяем были озабочены.

— Сейчас и ехать. Когда ж еще, — сказал Митяй. — Завтра поздно будет.

— А если так срочно не согласится?

— За бабки? — засмеялся Митяй. — Святое дело. Поехали.

Храм находился в двадцати километрах от административного центра, у большого шоссе. Подождав окончания литургии, они подошли к священнику.

— Ох, братцы, — вздохнул тот, выслушав просьбу. — Далеко. Ладно, только вот пообедаю. Росинки маковой не употребил. Откушайте со мной.

— Нет, батюшка, мы тут подождем.

Они уселись на траву под яркозеленым штакетником. Георгий усмехнулся:

— Больше всех доволен кровлей Андрей Иванович. «Блестит, — говорит, — как котовы яйца. С Волги видно. Паломники теперь повалят — будет у нас Иерусалим».

Митяй пожевал травинку:

— Тогда я засяду на чердаке и начну палить. Мне тут «стингер» предлагали. Шутки шутками, а как бы Шурик по телеку не растрепал…

— Да он и не вспомнит.

Батюшка был моложе Митяя, лет тридцати пяти, с добродушным лицом и вальяжными манерами. В джипе прислушался к двигателю, выказал кое-какие технические познания. Ловко, приподняв рясу, впрыгнул в лодку и перебрался на нос. Оказалось, что был когда-то отец Михаил десантником в звании капитана, потом регентом.

— Сейчас три, — сказал он. — Дотемна мне нужно вернуться.

— Темнеет в девять, — удивился Митяй. — Неужели все это так долго?

— А трапеза? — рассмеялся батюшка.

Около пяти к часовне потянулась вся деревня. Маша с Василием, словно вырезанные из дерева, стояли поодаль. Василий безучастно оглядывал сооружение дымными глазами. Маша теребила кончик косынки, не решаясь подойти поближе. Маргаритки были торжественны, младшая слегка задумчива, старшая бегло оглядывала соседей. Славка подошел к часовне, потрогал бревна, огляделся, нашел Витьку Крыльцова и отвел его в сторону. Галя демонстративно повернулась к ним спиной. С выселок двинулось семейство Макара. Впереди вприпрыжку бежала десятилетняя Катя, Василиса догнала ее и схватила за подол. Следом с Тасей на руках шла, улыбаясь, Сяся, за ней — задумчивый Макар. Замыкала шествие Евгения Георгиевна в белой блузке за руку с Настей. Подошли Нелли и Володя с маленькой дочкой, Нелли что-то шепнула Маргариткам. Строго блестела очками Валя Нашивкина, Сан Саныч спорил о чем-то с Лешей Благовым. Примчался на велосипеде двенадцатилетний Севка, внук Андрея Ивановича, и громко крикнул:

— Дед велел подождать, они сейчас с бабушкой придут.

Он бросил велосипед на траву и подбежал к Кате. Георгий переговаривался с батюшкой.

— Где эта чертова Нинка с водой? — злился Митяй.

Отец Михаил строго оглянулся на него и погрозил пальцем. Наконец появилась Нинка с ведром. Рядом шел Леня, связывал из прутиков крестик.

Ксюша крепко держала под руку Якова Семеновича, в предвкушении восторга поедая глазами священника. Яков Семенович с трудом высвободился и сделал несколько шагов вперед.

— Ну, что, родные мои, — весело спросил отец Михаил, — все здесь крещеные?

— Все! — звонко, по-пионерски выкрикнула Галка Крыльцова и рассмеялась.

— Очень хорошо, — сказал батюшка. Он встретился глазами с Яковом Семеновичем, подошел и нежно взял за руку:

— А вас я попрошу отойти в сторонку, — тихо сказал он.

Яков Семенович ошеломленно кивнул и отошел метров на двадцать. Он стоял, опустив руки, недоуменно улыбаясь. Георгий с тревогой наблюдал за этой сценой, сделал было шаг и остановился.

— Братья и сестры, — начал отец Михаил. — Святость — норма нашей жизни, и все предметы вокруг нас должны быть святыми…

Он перекрестил ведро с водой.

— Кроплением воды сия священной освящается часовня, — он взмахнул кропилом. Обрызганные дети со смехом разбежались в разные стороны, батюшка со смехом же пытался обрызгать их еще… Потом посерьезнел и продолжил:

— Во имя Отца — аминь! И Сына — аминь! И Святаго Духа — аминь!

Он стал обходить часовню. К нему присоединились Макар и Сяся и старшие дети. Рывком присоединилась к процессии Ксюша.

— Спаси, Господи, люди твоя, — пел хор, — и благослови достояние твое, победы на сопротивныя даруя и Твое сохраняя крестом твоим жительство…

Георгий беспокойно глянул в сторону Якова Семеновича, но тот исчез.

Ничего не случилось. Ровным счетом ничего. Проглоти комок и греби, хотя бы туда, к бобрам. У них тоже что-то вроде часовни.

Все в порядке. Есть великолепная черная лодка «Анюта», и крепкое березовое весло, и вечереющее небо над головой, и широкая благословенная река.

А что ты хотел? Тебе уютно твое чистоплюйство, радостно одиночество, тебе комфортна твоя гордыня, которую ты называешь целомудрием.

А что батюшка… Божий гаишник, сержант Михаил. А ты — пешеход. Не стой на проезжей части…

Яков Семенович отложил весло и потрогал пульс. Сердце билось нормально.

Да ты еще и симулянт. Нежный страус — чуть что, и голову в песок. А ты греби, греби. Кто тебе обязан воплощать твои ночные бредни? С какой стати крыша должна быть тесовая, а главка чешуйчатая? Новые люди — новые песни. Кто много чувствует, тот мало может, а кто может — ему и чувствовать некогда…

С берега доносились веселые голоса и смех. Западная грань кровли расплывалась оранжевым прожектором, слепила глаза.

Несуразная какая часовня. Крестовик вышел приземистым, нет там полутора квадратов. Естественно. Нарисовали рубленную в лапу, а рубили в обло, прибавились концы по тридцать сантиметров в каждую сторону. И крыльцо слишком вытянуто. И повал слишком раскатистый, оттого и полица длинней. Георгий, витязь в тигровой шкуре… Алеша Попович… а не поспоришь… «Всего опасней полузнанья, — сказал классик, — они с историей на «ты»…» И не отражается ничего. Только, кажется, купол. А может, это кочка.

Зазвенел мотор, от берега отошла лодка. Значит, батюшку повезли. Митяй все-таки молодец. Ему зачем это надо? Значит, надо. А тебе зачем? Опять гордыня, будь ты неладен.

В звон удаляющейся лодки вплелся еще один звук, выше и протяжнее. Яков Семенович прислушался. Это была флейта. На этот раз она не страдала, а была спокойна и снисходительна, нежна и игрива. Несколько собачьих голосов подхватили мелодию, раздался дружный смех. Музыка смолкла.