Но Фиртич уже овладел собой. В его серых глазах отражался бледный настенный светильник.

- Мы незнакомы, — произнес он жестким негромким голосом. — Вот что, Анна... оставьте нас, пожалуйста.

Женщина сжала губы. Лицо ее побледнело и стало еще прекрасней. Быстро сорвала со стола какие-то салфетки и торопливо ушла.

- Обидел Анну, — с огорчением произнес Мануйлов.

- Поговорим о деле, — переменил тему Фиртич.

Мануйлов придвинул бокал, опустил в него соломинку.

- Поговорим, Костя, поговорим... Дело-то давно началось, недаром же твой Индурский икру метал в управлении и у меня на базе.

- Мне нужна вся партия дубленок. Все пятьсот штук.

- Что ты, Фиртич, вперед всех забегаешь? — Голос Мануйлова звучал серьезно, без шутейных интонаций. — И деньги все на реконструкцию себе забрать хочешь.

- Проведал уже.

- Господи, так я где работаю? Все директора ко мне шастают.

- Я знаю, чего хочу, Василий Васильевич.

- А они не знают, ишь какой.

- Я встретился с тобой не коллег своих обсуждать... Мне нужна вся партия дубленок. Вся! Твои условия?

- Э-хе-хе... Мои условия. — Мануйлов вытащил соломинку и отхлебнул коктейль, как воду. — Ладно. Что там темнить. Дам я тебе всю партию. Условие одно. — Мануйлов достал из кармана сложенный листок..— Думаешь, не знал, зачем ты встречи со мной добивался?  Но я согласен. Во-первых, ты человек верный. Во-вторых, хозяин... В списке этом люди, которые меня за горло схватили. Работать не дают, по мелочам цепляются, крупное ищут. Сам понимаешь, упущения везде найти можно, поискать только. Откажу им — перегрызут и выплюнут... Четверо из управления. Из исполкома кое-кто. Из пожарной инспекции, совсем заел штрафами, паразит. Словом, сам понимаешь... Только один человек в списке — ну, лично мой, что ли. Хирург, Марию мою от смерти спас. Ты уж меня, Костя, не подведи, дай ему, чтобы душа радовалась. А тем кидай что хочешь... И кто придумал дубленки на нашу голову, а?

- Лучше скажи, кто придумал столько начальников?

- Если бы только они, — вздохнул Мануйлов. — А то жены, дети, любовницы... Особенно боюсь я жен ихних. Это ж какая-то орда всеядная. Ничем не брезгуют... Приехала как-то ко мне одна вся в мехах, я таких даже не видел. Вытащила список и давай шпарить. Говорит, приданое дочери. И тоном таким, знаешь... Мол, снизошла, сама пришла к торгашам... Я аж затрясся. Вскочил. Кричу ей: «Вон из кабинета!» Потом звоню самому. Тот зашелся весь. Правильно, говорит, Васильич, ты бы ее с лестницы спустил... Потом жаловался мне на партактиве: давно, мол, развестись хочу с ней, да такое мне прицепят по всем линиям. Вот и живу, говорит, с классовым врагом в одной квартире.

- Хорошо еще мужик нормальный попался, — вяло поддержал Фиртич. — Другой бы охотился за тобой, как за кабаном.

- И такое бывало. Да ты и без меня знаешь, сам небось страдаешь из-за них... Заложим еще по одному коктейлю?

- На улицу хочу, душно здесь.

Мануйлов полез в карман. Фиртич перехватил его руку, достал деньги, положил на стол и направился к площадке, от которой уползала вверх лестница. Пропустил Мануйлова вперед и двинулся следом.

У Мануйлова туфли на высоком каблуке, низы штанин потрепаны, но аккуратно подшиты. И видны серые в полоску носки. Он медленно переставлял ноги, точно испытывал терпение Фиртича. В это время с улицы в гардеробную спускалась черноволосая женщина с серыми беспокойными глазами в сопровождении сухощавого старика с прямой спиной.

Получив тулуп, Мануйлов посторонился, пропуская пару.

- Знаешь, кто это? — спросил Мануйлов, едва те скрылись за лестничным поворотом. — Известнейшая когда-то личность. Сорокин Платон Иванович, бывший коммерческий директор обувной фабрики. Петушком еще прыгает. Девчонок на буксире водит. А ведь ему за семьдесят.

Фиртич что-то когда-то слышал об этом человеке, но так и не вспомнил что.

...

Платон Иванович помог Светлане снять шубу, сбросил на стойку гардероба свое пальто и, не дожидаясь номерка — его тут хорошо знали, — поспешил за своей приятельницей.

Сидящие в полумраке за длинным столом подняли от бокалов лица навстречу спешащей к ним Светлане Бельской.

- Синьора, сюда! — крикнул Серега Блинов. — Место держу! — И когда Светлана приблизилась, тихо спросил: — Привела деда?

Впрочем, Серега Блинов и сам уже заметил Платона Ивановича. Тот не спеша ступал по зеленоватому ковру бара, пытаясь разглядеть, куда подевалась его стремительная спутница.

- Платон, я здесь! — Светлана подняла над головой сумочку.

По-доброму улыбаясь, Сорокин направился к столу. Молодые люди были ему незнакомы — слишком велика разница в возрасте. Это было новое поколение «мастеров»: со своей хваткой, своей методикой, незнакомой старому коню Сорокину, человеку консервативных взглядов. Сорокин не одобрял их образа жизни, их открытого цинизма, их прущего наружу довольства, их увешанных безделушками лимузинов... Было еще что- то, что мешало Платону Сорокину понять этих саблезубых молодцов. В памяти все чаще всплывали воспоминания о тех далеких годах, когда он сам считался молодым человеком. Нет, он был другим в их годы. Скромнее, честнее, искреннее. Это потом все скособочилось. Сорокину уже перевалило за сорок, когда он занял должность коммерческого директора обувной фабрики. И довольно долго работал нормально, пока не погряз в леваке... Было что вспомнить Платону Сорокину. Многое хотел бы он забыть, но память упрямо выталкивала такое, что томило его длинными стариковскими ночами. Тоска подступала к сердцу — один на свете, даже родственники покойной жены разбежались после его возвращения из тюрьмы. Правда, потом объявились, разнюхав, что не все пропало у мудрого Платоши, кое-что сумел он сокрыть от всевидящего ока судебных исполнителей. Но ничего им не отвалилось — как объявились, так и сгинули...

- Представляете?! — возмущалась Светлана. — Совсем обнаглел вышибала, не хотел меня пропускать. Если бы не Платон Иванович...

- Ты лучше познакомь нас, — перебил ее Серега Блинов, глядя на тихого Платошу, и первым протянул руку. — Мы с вами коллеги. Я ведаю сбытом на Второй обувной. Решил совета у вас просить.

Платон Иванович вытянул тощую шею, изображая полное внимание. Серега поднялся из-за стола, жестом приглашая Платона Ивановича к далекому пустому пню. Разговор предстоял серьезный, не для посторонних ушей.

Брезгливо отстраняясь друг от друга, фонари держали строгий строй, карауля Главную улицу. Фиртич только что проводил домой Мануйлова и теперь поднимался на холм, где плескались неоновые буквы универмага «Олимп». Там он и собирался взять такси. Людей на Главной улице было мало. И времени немного, только начало девятого. По телевизору сейчас показывают танцы на льду. Бывало, Фиртич оставлял все дела, спешил к экрану или на стадион. Теперь зрелища интересовали его все меньше, да и не только его. Жизнь требовала искренности и чистоты. А в этих однообразных поединках проглядывала какая-то липа... Эти вялые мысли остро, как прокол, прорвались признанием главного бухгалтера Лисовского. Надо остановить пожар, пока он не поглотил все замыслы. Фиртич понимал, что окончательно такое не затопчешь, будет тлеть. Но хотя бы временно, пока не определятся важные для Универмага вопросы. А там посмотрим...

С каждым шагом Фиртича здание Универмага тяжелело, расползалось вширь, вытягивалось. Из витрин робко поглядывали на улицу манекены. Окоченевшие дети века научно-технической революции. Девочки из отдела Мезенцевой как-то еще умудрялись придать манекенам достойный вид. А не так давно горожане шарахались от витрин.

Взглянуть хотя бы на черепаху с прилепленным к панцирю ценником. И куда она ползет, эта черепаха? Тяжело, упрямо. Придавив короткими лапами елочную мишуру. Бутылочно тускнеют плоские глазки-пуговицы. Над черепахой предостерегающе кружится белый вертолет. На цветных парашютах спускаются кофточки, сорочки, рейтузы, платья... А черепаха все ползет упрямо, терпеливо, словно намереваясь проломить змеиной башкой толстую стену, разделяющую витрины. Прорваться к обуви. Перемешать все в кучу. Заползти на витрину с кухонной утварью. Наследить в маленьких кастрюлях, сковороде, мисках...