Роуз засмеялась, но она поняла, что мои слова шли от сердца.

— В том сне моя мать не просто женщина, но и нечто большее. Ее возвышенная чистота напоминает архетип или персонаж из мифа. В тебе это тоже присутствует.

Я рассказал ей о том, как Стайн интерпретировал железный наряд в моем повторяющемся сне — что это были доспехи рыцаря. Роуз отнеслась к его трактовке серьезно.

— Ты боишься, что не сумеешь предоставить мне свою защиту? — спросила она.

— Да, — признал я. — Меня ужасает такая возможность.

Если вы молоды и бедны, вам часто некуда идти. Мы с Роуз не имели личных комнат, автомобиля или крова, где могли бы укрыться от непогоды. Сейчас мне кажется, что мы все время были на природе. Романтика студенческих лет. Несколько раз Стайн давал нам приют. Он приглашал нас на чай, а затем придумывал повод и оставлял меня наедине с любимой, хотя, естественно, я тут же погружался в пучины смущения и абсолютно ничего не делал.

Когда я познакомился с Роуз, она была обручена с другим парнем — с двадцатичетырехлетним флотским офицером. Она никогда не рассказывала мне о нем. Я узнал все от Джока. Похоже, мне уже не вспомнить название корабля, на котором служил тот моряк, но какую бы миссию он ни выполнял, в ней была притягательная таинственность. И еще он имел деньги. Однако Роуз по какой-то причине выбрала меня. Я чувствовал, что нравился ей больше, чем тот парень. Я с самого начала знал, что мы поженимся и что ее семья изо всех сил будет противиться нашему браку. Меня это мало беспокоило. Мы с Роуз соединились бы узами любви как при их благословении, так и без оного.

А какие письма мы писали друг другу! Длинные, обстоятельные и романтичные. Мне потребовалось несколько недель, чтобы собраться с духом и перейти в приветствии от «уважаемой мисс Маккал» к «моей милой Роуз». В Оксфорде каждый колледж имел свой гребной клуб, копируя университетских «Синих». Я являлся членом одной из таких команд. У нас проводились ежегодные соревнования, называемые «Шарф королевы», — лучшее событие в спортивном календаре. Я выступал за честь Магдалены, а Роуз «болела» за меня на трибуне. Не помню, какое место завоевала наша лодка, но вечер был теплый, и так как нам с Роуз некуда было пойти, мы после соревнований отправились к реке. Нас сопровождала еще одна влюбленная пара. Внезапно разразилась гроза. Мы четверо спрятались под крышей лодочного домика. Вторая пара уединилась в сухом углу и начала предаваться любовным утехам — акт, который в те дни считался настолько дерзким, что мы не верили своим глазам. Их похотливая страсть буквально унизила нас с Роуз. Мы вышли из домика и встали под козырек крыши. Однако блудливая необузданность наших спутников выражалась такими громкими стонами — не говоря уже о порывах дождя, которые промочили нас до нитки, — что мы отдались на волю стихии и зашагали под ливнем в центр города. В плену эмоций и чувств я едва мог дышать. В какой-то миг я почувствовал, что Роуз взяла меня под руку. Кровь ударила мне в голову, и я едва не рухнул в обморок.

У нас началась романтическая любовь. Я полетел в нее, как в бездну, словно человек, упавший с края земли. Невинность наших отношений показалась бы невероятной для нынешней молодежи. В те дни было нормой вступать в брак непорочно девственными людьми. Рука, просунутая под блузку возлюбленной, считалась невообразимой непристойностью. Но подобное целомудрие не мешало нашей страсти. Мы выискивали места для свиданий, уединялись в рощах, обнимались на задних сиденьях машин. Иногда нам удавалось снимать комнаты в гостиницах, где мы регистрировались как муж и жена.

Однажды вечером, выходя из комнат в пабе на Хай-стрит — перед ныне уже не существующей аптекой, которая называлась «Саксонские фармацевты», — мы с Роуз столкнулись с Джоком. Он был с Шейлой. Наверное, они занимались тем же, что и мы, или даже кое-чем другим.

— Проклятье, Чэпмен! Куда ты таскал мою сестру?

Джок был неплохим боксером-любителем. Когда его кулаки замелькали перед моим лицом, я обхватил его руками, пытаясь удержать от нанесения болезненных ударов. Сцена развивалась по всем правилам комедии. Мы барахтались, упав на ряд велосипедов, стоявших у тротуара, а обе девушки колотили по нашим спинам своими сумочками, кричали и просили нас остановиться. Два бармена разняли драку, оттеснив нас в стороны. Джок схватил Роуз за локоть и потащил ее прочь. Она вырвалась из его хватки.

— Отпусти меня, идиот!

Она подбежала ко мне, и я взял ее под руку. Джок вытаращил глаза от изумления.

— Гореть мне в аду! Роуз, откуда ты научилась такой манере речи? Неужели у него?

Он свирепо посмотрел на меня.

— Тебе есть что сказать, ублюдок?

Я перевел дыхание.

— Твоя сестра теперь со мной, Джок. Вот и все.

Роуз обняла меня за талию. Я никогда еще не был таким счастливым.

Несколько месяцев Джок не разговаривал со мной. Роуз разорвала свою помолвку с флотским офицером. Ее семья ужасно сердилась. Именно в это время разразился скандал со Стайном, и колледж изгнал его из своих рядов. Роуз ушла из дома и переехала в Оксфорд. Мы трое сняли комнаты в квартире на Брод-стрит около пивной «Белая лошадь», куда часто захаживал Т.Э. Лоуренс, [24]когда он учился в колледже «Всех святых». Роуз устроилась наборщицей в типографии. Работа ей нравилась.

— Там все, как у Диккенса, — говорила она.

К тому времени я прочитал рукопись Стайна. Когда он отправился служить в армию, я попытался издать его роман. Мне пришлось перепечатать текст на машинке, сделать несколько копий и снабдить их переплетом. Роуз помогала чем могла. Мы поехали в Лондон и провели там несколько дней, побывав почти в каждом издательстве, где рукопись неизменно отвергали по тем или иным причинам. Один редактор в «Львиной голове» сказал нам, что такую книгу могут принять лишь в конце какой-нибудь победоносной войны — да и то, если Стайн умрет героической смертью. Романы авторов, павших за Родину, раскупались лучше и, следовательно, имели спрос у издательств.

— Мы поговорим со Стайном, — ответила Роуз. — Возможно, нам удастся убедить его подставиться под пули точно к дате публикации.

Отец Роуз приехал в Оксфорд и забрал ее домой. Она снова сбежала. Мы встречались на станциях метро и в газетных галереях, часами катались в автобусах и поездах, целуясь и обсуждая наше будущее. Я умолял ее выйти замуж за меня.

— В свое время, — ответила она. — Не в ответ на действия моей семьи.

С каждым новым днем я все сильнее боготворил мою возлюбленную. Страх не являлся частью ее натуры. Мне вновь и вновь приходилось подниматься до стандартов Роуз. Это часто раздражало меня, но я не вынес бы потери ее любви — пусть даже в малом. Такие мысли приводили меня в отчаяние.

А затем наступило 1 сентября 1939 года. Гитлер оккупировал Польшу. Англия объявила войну.

Без вопросов и колебаний я решил записаться добровольцем на фронт. Меня лишь удивила моя реакция. В одно мгновение тучи рассеялись. Ко мне вернулась ясность. Все осложнения — тяжба Стайна в суде, мой конфликт с семейством Роуз, проблемы с деньгами и занятиями — в одночасье стали неважными. Я любил Роуз, но отправлялся воевать. Оставалось только выяснить, где меня могли записать на фронт, в какие части и на каких условиях.

В те дни из всех знакомых и друзей судьба свела меня с Б. — с тем самым несчастливым парнем, чья страстная влюбленность в Стайна послужила началом для конфликта с университетскими властями. На пике скандала он пришел к Стайну и принес свои извинения. К моему изумлению, Б. и Стайн подружились. Этот парень мне тоже понравился. Именно он предложил мне записаться в добровольцы. Мы поехали на призывной участок в Кенсингтоне. Под дождем брезентовый верх его «Стандарта» 32-го года сборки протекал во многих местах, но мы почти не замечали этого. Нас несла волна энтузиазма.

— Скажи мне, Чэпмен, ты чувствуешь то же самое, что и я? Меня переполняют эмоции! И знаешь, чего в них больше всего? Облегчения! Как будто я ожидал чего-то всю жизнь и до сегодняшнего дня не знал, что именно.