Теперь все стало ясно, говорил он мне.

— Мы становимся творцами истории! Участниками великих событий!

На плацу под тентом представители различных полков установили столики. В каждой кабинке сидел старший сержант. К каждому из столиков тянулась длинная очередь из молодых людей. Б. направился к кабинкам Королевского морского флота. Я пошел искать стэффордширских йоменов, в составе которых служили мои дяди и отец. Дежурный сержант восторженно информировал меня, что юноша с моей квалификацией — то есть с двумя годами университета — может тут же стать кадетом офицерского училища и отправиться прямо в Сэндхерст. Но я знал от Стайна и других друзей, что это означало задержку на год, если не больше (а после училища еще предстояло пройти обучение по специальности). Мне не терпелось попасть на фронт, поэтому я отказался. За соседним столиком сидел старшина лет сорока. Мужчина беседовал с двумя потенциальными добровольцами, но я заметил, что одним ухом он прислушивался к беседе, которую вел со мной дежурный сержант. Около его стола стоял намокший от дождя вербовочный стенд, изображавший какую-то бронированную рухлядь. Позже в боувингтонской учебке я узнал, что это был модифицированный крейсер А-9. Табличка на столе гласила: «Старшина Стритер. Королевский танковый полк».

— Зачем ходить пешком, когда можно ездить? — спросил он меня.

Старшина пообещал, что если я приму сегодня «королевский шиллинг», [25]то через двадцать шесть недель он направит меня на фронт бить фашистскую нечисть.

Мое решение одобрила только Роуз. Родные дяди чуть инсульт не получили. Роуз пришла проводить меня на станцию, откуда отбывал поезд в Дорсет. Вся платформа была заполнена сотнями пар, похожих на нас. Роуз подарила мне книгу Киплинга и шарф ее дядюшки, который сражался в Первой мировой и был награжден орденом «За выдающиеся заслуги». Она сказала, что записалась в гражданский патруль противовоздушной обороны. Кроме того, она ходила на курсы водителей санитарных машин и изучала азбуку Морзе. Роуз мечтала стать связисткой и получить должность в шифровальном отделе. В случае неудачи она планировала записаться в ATS, WAAF или WRN. [26]

Мы все тогда чувствовали патриотический порыв. Нам хотелось пролить свою кровь за Англию.

К тому времени мы с Джоком возобновили дружбу. Он записался добровольцем в полк кэмеронских горцев. Там на протяжении пяти поколений служили все мужчины из его семьи. Он не мог простить мне «вольностей» с его сестрой. «Но это моя вина, что я вывел ее на путь греха», — написал он в письме. Учитывая предстоявшие нам испытания войны, он предоставил мне два выбора — умереть в бою или жениться на Роуз.

Платформа вокзала Виктории была заполнена добровольцами и женщинами, которые провожали их в различные учебные части. Настроение толпы не казалось таким дерзким и беспутным, как во времена наших отцов, отправлявшихся на Первую мировую войну. Но оно не выглядело и мрачным, каким могло бы быть. Скорее, как верно заметил Б., оно представляло собой безмолвное и непередаваемое словами облегчение. Кто-то чувствовал свободу от морального опустошения и мучительной подвешенности в жизни. Кто-то, наконец, переходил от ожиданий к действиям. Что касается меня, то я, по крайней мере, уже не был маленьким и слишком юным для защиты родины и женщины, которую любил.

Учебная часть Королевского бронетанкового корпуса (как его в то время было принято называть) располагалась в Боувингтоне в графстве Дорсет. Территория кишела новобранцами и призывниками. Для нашей партии в бараках не хватило места. Нас расселили в палатках на 12 человек, с деревянным настилом вместо пола и с одной трехдырочной уборной на каждые четыре палатки. После первоначального обучения начался курс вождения, занявший шестнадцать недель. Мы практиковались на легких полуторках, затем на трехтонных грузовиках, постигая особенности езды на мощеных дорогах, на пересеченной местности и на трассах с препятствиями. Через шесть недель нас перевели на гусеничные машины — сначала на транспортеры марки «Брен», а чуть позже на легкие танки. Мы учились форсировать потоки и проламывать каменные стены. Нам показывали, как вязать фашины (щиты из веток, бревен или труб) и как использовать их для преодоления противотанковых рвов.

Когда пришло время обучаться на серьезной технике, в учебке оказалось лишь несколько танков, поэтому мы использовали макеты, установленные на фермерских тракторах «Хольт Катерпиллар» и старых ДКМ, оставшихся с Первой мировой войны. Вокруг водительского места возводился каркас из фанеры и брезента. Он делался с таким расчетом, чтобы курсант-водитель не имел переднего обзора. Выше и за его спиной располагался второй курсант, выполнявший обязанности командира танка. Он обладал обзором сверху и указывал направления: «Водитель, вперед! Водитель, круто влево!», а в это время несчастный шибздик в фанерной коробке ворочал рычагами управления, сражался с массивными тягами, одновременно нажимая на две педали «газа» и лязгая передаточным механизмом несинхронизированного парного сцепления.

Вы разворачиваете танк не поворотом рулевого колеса, а с помощью рычагов и педалей, замедляя один трак и ускоряя другой. Это не так просто. При слишком крутом развороте траковые цапфы ломались, как спички, и гусеница разматывалась со «звездочек», словно туалетная бумага с рулона. Когда это происходило, каждый экипаж получал большие неприятности. На ремонт уходило несколько часов. Ситуация немного улучшилась или, по крайней мере, стала не такой раздражающей, когда нас отправили в Лалворт, где мы начали практиковаться на А-9 и А-10 (реальных танках), а также на новых А-13 — первых из той серии, которую прозвали «Крусейдерами» («Крестоносцами»).

Лучший водитель каждого учебного курса награждался серебряным кубком. Я настроился выиграть его. Для управления танком требуется развитая мускулатура. Коробки передач весят сотни фунтов. У нас шутили, что манипуляции со сцеплением требуют силы двух мужчин и мальчика. Хороший курсант назывался «перцем»; тупицы считались «баранами». Эти две категории кромсали траками поля, носились по камням, следили за обзором и друг за другом. Будь вы даже водителем или стрелком, вас все равно обучали работе с рацией. Мы должны были освоить каждую специализацию, чтобы стрелок мог заменять водителя или радиста, а иногда и командира танка. Кроме того, от каждого курсанта требовалось знание ремонтных работ. Инструкторы, большинство из которых на гражданке были слесарями гаражей, обучали нас ремонту, намеренно выводя машины из строя: они отключали зажигание, засоряли топливные патрубки или придумывали какие-то другие гадости. Нам нужно было определить неисправность и устранить ее под крики наставников: «Что встал, придурок? Не можешь исправить такую мелочь, идиот?» Физическая подготовка состояла из трехмильных и пятимильных пробежек, с оловянными касками, нагруженными рюкзаками и ружьями на груди. Однажды утром на холме южнее Фордингбриджа мои ноги внезапно подогнулись подо мной и перестали двигаться. Санитарная машина доставила меня в госпиталь, где индус-майор, говоривший на безупречном английском языке, проверил мое тело от пяток до темени.

— Мне очень жаль, — сказал он. — У вас полиомиелит.

В те дни диагноз полиомиелит являлся самой жуткой новостью, которую только мог услышать пациент. Болезнь считалась заразной и неизлечимой. Паралич начинался с ног, затем переходил на торс и постепенно добирался до легких, после чего жертва могла дышать лишь с помощью чудовищного механического насоса, к которому она была прикована до конца жизни — неподвижная, лежащая на койке обуза. Несмотря на испуг, навеянный медиками, я больше всего переживал об отстранении меня от занятий. Почему они были столь важными? Я не могу ответить на этот вопрос даже сегодня. Наверное, многие мои сверстники тоже не смогли бы дать вам конкретный ответ. Нас тянуло на фронт как магнитом, и самым значимым было «не стать отвергнутым». Конечно, то наше юношеское понимание войны кажется теперь поверхностным до крайности. Эмоции и чувства проявлялись на родовом и первобытном уровне. Их источник коренился глубоко за гранью разума. Как бы абсурдно это ни звучало, но страх провести остаток жизни с железными легкими тускнел для меня в сравнении с агонией бесславного перевода в тыл. Я не мог быть вялым и немощным, когда над Англией нависла смертельная угроза.