– Быстрее, Бернардо! – рявкнул он. – Мы так до вечера тут проторчим.

Бернардо было не до споров: он увлекся новым для себя делом – греблей. Сальвестро, чтобы успокоиться, принялся повторять разработанные им сигналы и давать последние наставления:

– Ты помнишь? Один раз дергаю – вниз, два раза – наверх, три – вперед, четыре – назад…

Вперед-назад, думал Бернардо. Гребут тоже так: вперед-назад.

– И помни о равновесии. – Об этом их предупреждал Эвальд. – Уравновешивай вес бочки своим весом. Через веревку. Ты на одной стороне, а бочка – на другой. Не забудь, Бернардо.

Что-то в этой расстановке Сальвестро не нравилось, но что именно – он пока сообразить не мог.

– И тяни плавно, не дергай.

Да, наверное, в этом все дело – в том, как тянуть…

Бернардо, не переставая грести, промычал что-то в знак согласия, и Сальвестро вновь погрузился в молчание.

Сквозь прорехи в тумане он видел размытую серую линию берега. Поначалу она практически сливалась с небом и морем, но по мере продвижения к востоку становилась отчетливее, тверже. Что-то там вырастало на берегу, он напряг зрение: сквозь дымку росла стена обрыва, красноватая глина которого приводила на ум рваную рану, а наверху, во влажном тумане, проглядывала церковь.

– Бросай весла, Бернардо, – велел он.

Они достигли мыса Винеты.

Оба встали. Пока Сальвестро разматывал канат, Бернардо придерживал бочку. Лодка опасно раскачивалась. Сальвестро проверил карманы: свечи и трут были на месте. Потом снова осмотрели бочку – стекло цело, замазка тоже. Бернардо снял крышку и стоял, барабаня пальцами по клепке. Стоило ему подвинуться, чтобы позволить Сальвестро привязать канат к болту с ушком, как лодка резко накренилась. Оба быстро сели и подождали, пока лодка не угомонится, после чего Сальвестро очень осторожно поднялся и глянул внутрь бочки. Оттуда воняло сыростью и рыбой. Он почувствовал, как съеденное на завтрак подступает к горлу.

– Ну, пора, – сказал Бернардо.

– Да, пора, – ответил Сальвестро и, секунду помедлив, залез внутрь.

Вернулись прежние сомнения – что там насчет равновесия? Но все же он втиснулся в бочку и подтянул колени к груди. Бернардо держал крышку.

– Может, помолимся? – неуверенно предложил он.

Сальвестро сидел неподвижно, упершись взглядом в деревянную стенку, которая не более чем на дюйм отстояла от его носа.

– Закрывай, – велел он.

Вползая в окна, расположенные под самым потолком, грязно-серый свет выдавливал из дортуара остатки ночного мрака. Здесь, на уложенных в два ряда соломенных тюфяках, притулились монахи, пребывавшие в различных состояниях между сном и бодрствованием. Ханс-Юрген пробирался между рядов на цыпочках, но братья все равно беспокойно шевелились, слыша его шаги. Прежде все дружно вскакивали под звон монастырского колокола, теперь же, когда колокол умолк, каждый вставал, когда ему заблагорассудится. Некоторые поворачивались, чтобы окинуть его негодующим взглядом. Другие не обращали на него никакого внимания, словно стояла глубокая ночь. Впрочем, утро еще толком не наступило. Кое-кто храпел. Иные лежали не дыша, словно мертвые. Полное отсутствие дисциплины, думал Ханс-Юрген, весь монастырский уклад – насмарку. И разложение началось уже давно.

Его приход словно вызвал волну, прокатившуюся по тюфякам: братия начала пробуждаться. Кто-то рыгнул, кто-то выпустил газы. Спертый холодный воздух, отягощаемый хриплым дыханием вонючих глоток. При его приближении рьяные телодвижения, наблюдаемые кое-где под зловонными одеялами, сразу же прекращались и воровато возобновлялись, когда он проходил дальше. Грех рукоблудия – вот что творилось здесь в серые предрассветные часы: приглушенные вздохи, стоны. Ханс-Юрген винил во вспышке Онанова греха приора: эти его лекции распалили воображение тех, кто помоложе. Где-то за его спиной раздался протяжный стон. Знать, кто-то кончил… У, щенки, псы поганые.

Старшие монахи спали в дальнем конце помещения. Он прошел мимо своего тюфяка, так и не потревоженного минувшей ночью. Брат Герхард уже одевался. Узнав, что его вызывают, он не выказал никакого удивления, и оба быстро проследовали к выходу под любопытствующими взглядами. Пока они шли, в дортуаре царило молчание, но стоило им удалиться, как среди монахов тут же вспыхнуло бурное обсуждение. Герхард считал Ханса-Юргена ставленником приора, не принадлежащим к кругу его сторонников; врагом. Сандалии их проклацали по булыжнику, они поднялись по ступенькам. Герхард, Ханно и Берндт – эти трое держались особняком. К их клике была близка изменчивая по составу группа молодых монахов – все они формально поддерживали старого настоятеля. Ханс-Юрген и Герхард вошли в келью приора.

Отец Йорг по-прежнему стоял у окна.

– Мои глаза слабоваты, брат, – сказал он и жестом повелел Хансу-Юргену подойти к окну. – Здравствуйте, брат Герхард, – добавил приор; Герхард молча кивнул. – Расскажите нам, что вы видите.

Ханс-Юрген подождал, пока в тумане не возникнет просвет. Лодка стояла на том же месте – где-то в четверти мили от обрыва. Он разглядел на борту одного человека, но от его сотоварища не осталось и следа.

– Я вижу только великана, отец, – сказал он. – Второй куда-то делся.

– Он в бочке. Это-то, когда проклятый туман на минуту рассеялся, я видел.

В дверном проеме показалась любопытная физиономия – брат Иоахим-Хайнц.

– Да?

– Я пришел предложить свою помощь, отче.

– И брат Хайнц-Иоахим с вами, как я понимаю.

Монах кивнул, и за его спиной вырос второй.

– Что же, хорошо. А теперь, брат Герхард…

Брат Герхард снова молча кивнул.

– Великан пытается поднять бочку, отец, – пояснил Ханс-Юрген; на пороге возникли братья Ханно, Георг и Берндт, протолкнув ранее явившихся дальше в келью. – Чуть не упал, – продолжил он. – Боюсь, лодка уж слишком сильно раскачивается.

– Хорошо. Брат Герхард, я помню, что три года назад, когда вы занимались одной из ваших затей…

Мимо Ханно и Георга протиснулись братья Флориан и Райнхардт, пробрались в дальний конец кельи и попытались из-за спины Ханса-Юргена заглянуть в окошко.

– А вам что? – спросил Йорг.

– Мы очень спешили, – ответил Флориан.

– Чтобы помочь, – добавил Райнхардт и двинулся вперед, но тут его потеснили Гундольф, Маттиас и Харальд.

– Помочь? Но в чем?

– Великан выровнял лодку, – сообщил Ханс-Юрген, – руками размахивает. Нет, кричит что-то в бочку.

– С великаном, – хором ответили стоявшие в углу братья Эгон, Людвиг и Фолькер.

– С лодкой, – отозвались те, что стояли позади них: братья Хеннинг и Хорст.

Протискиваясь, они толкнули брата Кристофа, тот налетел на брата Гундольфа, брат Гундольф дал ему локтем по ребрам, кто-то пихнул брата Маттиаса.

– Мы здесь, – возвестил брат Вульф.

– Вот и мы, – добавил Вольф.

– Все трое, – заверил Вильф. – Мы уже здесь.

– Стойте, где стоите, – приказал Йорг. – Так вот, брат Герхард…

Герхард кивнул.

– Он ее все-таки поднял! – закричал Ханс-Юрген. – И собирается бросить за борт! Нет, не получается. Если он так сделает, лодка перевернется. Ой, снова упал!

Фолькер и Людвиг принялись проталкиваться между Кристофом и Харальдом, которые толкались в ответ, а кто-то снова пихнул Маттиаса.

– Возвращаясь к вашим затеям, брат Герхард… Три года назад вы, помнится, построили…

– Великан пытается перебраться на корму, но тогда, как я понимаю, задерется нос. Так и есть, я был прав. Простите, отец…

– …построили плот.

Брат Герхард кивнул. Сзади подтянулись братья Вальтер и Вилли и, обнаружив, что дверной проход уже плотно забит, равно как и сама келья, попробовали было взобраться на спины Хеннингу и Фолькеру, но те сбросили их с себя, в результате чего попáдали Гундольф, Флориан и Райнхардт, а за ними – Ханно, Георг, Берндт, Вульф, Вольф и Вильф. Кто-то дал Маттиасу под зад. На мгновение в келье освободилось пространство выше человеческой талии, и Йорг продолжил: