Ап. Григорьев придавал «Трем портретам» большое значение. В более поздние годы он еще дважды обращался к истолкованию исторического и нравственного значения образа Василия Лучинова. В 1855 г., в период сотрудничества в «Москвитянине», он высказывался о раннем творчестве Тургенева диаметрально противоположно тому, что писал за десять лет до этого. Теперь критик упрекает Тургенева в том, что он «начал прямо с крайних крайностей направления, оставшегося в наследство после Лермонтова», в том, что в «Помещике» он «кадил сатирическому направлению», что в своей повести «Три портрета» он «пытался, опять-таки как поэт, придать грандиозность, поэтичность тем гнилушкам, которых ужасающая прозоватость приводила его в отчаяние» (Москв,1855, № 15 и 16, август, Журналистика, «Обозрение наличных литературных деятелей», с. 193). Еще через четыре года, уже не в «Москвитянине», а в «Русском слове», Ап. Григорьев напечатал большую статью о Тургеневе. Говоря о «Трех портретах» и о влиянии творчества Лермонтова на автора рассказа, критик переносит в новую статью многие мысли и фразы из своей статьи 1855 г., но придает им в ряде случаев иное толкование, а иногда прямо вступает в полемику с самим собой. В герое рассказа Григорьев признает теперь типическое содержание: «Василию Лучинову Тургенева я придаю особенную важность потому, что в этом лице старый тип Дон-Жуана, Ловласа и т. д. принял впервые наши русские, оригинальные формы» (Рус Сл,1859, № 5; цит. по кн.: Григорьев,с. 322). «Что ни говорите о безнравственности Василия Лучинова — но несомненно, что в этом образе есть поэзия, есть обаяние < …> Безнравственность Василия Лучинова вы, разумеется, моральным судом казнили, но то грозное и зловещее, то страстное до безумия и вместе владеющее собою до рефлексии, что в нем являлось, ни художник не развенчивал, ни вы развенчать не могли — и внутри вашей души никак не могли согласиться с критиком, назвавшим Василия Лучиновагнилым человеком. Василий Лучинов, пожалуй, не только гнил, он — гнусен; но сила его, эта страстность почти что южная, соединенная с северным владением собою, эта пламенность рефлексии или рефлексия пламенности есть типоваяособенность» (там же, с. 321).
В этой же статье Григорьев отметил связь между образом Лучинова и образом Ивана Петровича Лаврецкого в «Дворянском гнезде»: «…тип Ивана Петровича напоминает тип Василия Лучинова — но уже отношение автора к этому типу совершенно изменилось. Из трагического оно перешло почти в комическое < …> Иван Петрович и Василий Лучинов — две разные стороны одного и того же типа, как Чацкий и Репетилов, например, в отношении к людям двадцатых годов — две разные стороны типа» (там же, с. 435–436). Это наблюдение критика может быть пополнено еще одной параллелью: очерк того же типического характера был намечен Тургеневым также в «родословной Лаврецкого», где упомянут «родной прадед Федора Ивановича, Андрей, человек жестокий, дерзкий, умный и лукавый. До нынешнего дня не умолкла молва об его самоуправстве, о бешеном его нраве, безумной щедрости и алчности неутолимой» («Дворянское гнездо», гл. VIII).
В мемуарной литературе о Тургеневе имеется свидетельство, что в истории Лучинова писатель использовал семейные предания рода Лутовиновых. М. А. Щепкин, описывая в своих воспоминаниях усадьбу и барский дом в Спасском, рассказывает о висевшем в столовой старинном портрете: «На нем был изображен мужчина в зеленом камзоле <кафтане> екатерининских времен, обшитом галуном, в трехугольной шляпе. Портрет был проколот, по-видимому, шпагой, как раз на месте сердца изображенного мужчины. Но трудно было узнать в этом портрете прототип картины, описанной Тургеневым в одной из его повестей — „Три портрета“. Предание, вполне схожее с содержанием тургеневской повести, долго держалось среди старых дворовых». И дальше Щепкин ссылается на рассказы старика бурмистра и бывшей горничной Варвары Петровны о том, что «дядя матери Ивана Сергеевича, Иван Иванович Лутовинов, сделал роковой прокол» (ИВ,1898, № 9, с. 911. Этот портрет в настоящее время утрачен). H. M. Гутьяр в статье «Предки И. С. Тургенева» также указывал, что герой «Трех портретов» «Василий Иванович Лучинов, умный, изворотливый, смелый до дерзости и человек без всякой нравственности — один из сыновей Ивана Андреевича Лутовинова, очевидно, младший — Иван Иванович» ( ГутьярH. M. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, с. 14). В «Записках» В. А. Бакарева, относящихся к 1850 — 1860-м годам, сохранился «Рассказ о П. И. Лутовинове»: «У Лутовинова было более пяти тысяч душ крестьян и бездна денег; он был холостой; у него была сестра девушка, о которой узнал он, что к ней ездит сосед. В одну ночь поймал он его у ней, велел тащить его на псарный двор, где беспрерывно варилась всякая падаль для корму собак, туда хотел он молодца бросить, но один из людей его, увидав беду, ударил в набат и тем спас бедного, избитого до полусмерти!» ( Т и его время,с. 315). Л. В. Крестова, опубликовавшая отрывок из «Записок» Бакарева, справедливо отметила, что «эпизод с соседом вводит в ту духовную атмосферу, в которой разыгрывалась драма „Трех портретов“» (там же, с. 316), но при этом внесла в мемуарный рассказ поправку: он должен быть отнесен не к родному деду Тургенева П. И. Лутовинову, а к брату последнего — Алексею Ивановичу (1747–1796).
С «Записками охотника» и с отраженной в них русской действительностью «Три портрета» сопоставлены в статье: ГромовВ. А. Об идейно-художественной связи повестей И. С. Тургенева 40 — 50-х годов с «Записками охотника» («Три встречи», «Три портрета»). — Межвузовский тургеневский сборник. Орел, 1963, с. 60–72. (Уч. зап. Орлов, гос. пед. ин-та, т. 17.)
В 1858 г. «Три портрета» в авторизованном переводе Кс. Мармье были включены в сборник повестей и рассказов Тургенева, изданный в Париже (1858, Scènes, I).В том же году с французского повесть была переведена на венгерский язык («Délibáb», № 46–48).
В немецком переводе «Три портрета» вышли в томе «Drei Novellen» (вместе с «Дворянским гнездом» и «Муму») в 1870 г. в Митаве (изд. Э. Бере). См, об этом: DorncherК. Bibliographie der deutschsprachigen Buchausgaben der Werke I. S. Turgenevs 1854–1900. — Pädagogische Hochschule «Karl Liebknecht». Potsdam Wissenschaftliche Zeitschrift. Jg. 19/1975. H. 2, S. 286.
Он был рожден «для жизни мирной, для деревенской тишины»… — Цитата из романа Пушкина «Евгений Онегин» (глава первая, строфа LV).
…когда приходилось перескакиватьволка или лисицу… — Перескакивать — охотничье выражение: отрезать путь зверю, перенимать его во время охоты.
…зачичкало. — Зачичкаться — областное слово курского и орловского говоров: съежиться, захилеть, спасть с тела, похудеть (Даль). См. это же слово в письме Тургенева к В. Н. Кашперову от 5(17) января 1857 г.: «Не дайте своему таланту ни заснуть, ни рассыпаться на мелочи, ни, говоря орловским слогом, зачичкаться. то есть до времени высохнуть».
…«по строгим правилам искусства». — Несколько измененная цитата из «Евгения Онегина» (глава шестая, строфа XXVI).
…с восторгом упоминали о двух знаменитых «угонках». — Угонка — момент во время псовой охоты, когда заяц, чувствуя, что собаки настигают его, внезапным прыжком круто меняет направление бега.
Разговоры имеют свои судьбы — как книги (по латинской пословице)… — Намек на латинскую поговорку: «Habeant sua fata libelli» (Книги имеют свою судьбу).
…с большими стразовыми пуговицами… — В конце XVIII в. возникла мода на пуговицы и другие изделия из стекла, имитирующего драгоценные камни. Эти изделия назывались стразами по имени немецкого ювелира Страза, который изобрел способ изготовления искусственных драгоценных камней.
…русские девицы начали почитывать романы вроде Похождений маркиза Глаголя, Фанфана и Лолоты, Алексея, или Хижины в лесу… — Приключения маркиза Г., или Жизнь благородного человека, оставившего свет. Соч. аббата Прево. Перевод с французского И. Елагина и В. Лукина, 6 частей. СПб., 1756–1761; этот роман был переиздан в 1780 и 1793 годах. Роман Ф.-Г. Дюкре-Дюмениля «Лолота и Фанфан, или Приключения двух младенцев, оставленных на необитаемом острове» в переводе Ф. Розанова был издан в 1789 г. и в дальнейшем несколько раз переиздавался. Его же роман «Алексис, или Домик в лесу, манускрипт, найденный на берегу реки Изеры и изданный в свет сочинителем Лолоты и Фанфана» в переводе Алексея Печенегова издавался в 1794, 1800 и 1804 гг. Названные Тургеневым романы Дюкре-Дюмениля сохраняли свою популярность в России еще в первые десятилетия XIX в. Белинский писал о них: «…мы не без сердечного трепета вспоминаем иногда романы Радклиф, Дюкре-Дюминиля и Августа Лафонтена и, смеясь над ними, все-таки любим их, как добрых друзой нашего мечтательного детства…» (Белинский,т. 6. с. 518).
