Влияние пушкинских женских образов ясно чувствуется в характерах Маши («Бретёр») и Лизы («Дневник лишнего человека») — этих простых, чуждых чопорности и жеманства русских девушек, способных на глубокое чувство, на сильные душевные движения. Лермонтовым, несомненно, навеяны (как это отметила уже современная Тургеневу критика) образы Авдея Лучкова в «Бретёре» и Василия Лучинова в «Трех портретах». Однако сильнее всего в ранних повестях и рассказах Тургенева, в их художественном стиле и языке, проявилось воздействие Гоголя, одним «из самых малых учеников» которого Тургенев назвал себя в письме к М. П. Погодину от 4(16) декабря 1851 г.

Печатью гоголевской манеры отмечены нередкие у Тургенева бытовые описания, в которых особо выделяются «низкие», «грязные» подробности, — таковы описание дома, в котором живет Колосов, или описание города О. в «Дневнике лишнего человека». В традициях гоголевского юмора, а вместе с тем и в пушкинских традициях, выдержаны у Тургенева характеристики чиновников и помещиков («Дневник лишнего человека», «Два приятеля», «Затишье». См. также колоритную фигуру майора из так называемых бурбонов в «Петушкове»). Тургенев использует гоголевский прием иронического сопоставления человека с вещью или с животным — таково описание длиннолицей барышни с красным глянцевитым носом и «жилистой шеей, напоминавшей ручку контрабаса»(«Дневник лишнего человека»), или замечание о Петушкове, который, боясь намеков н насмешек своих товарищей, «принимал отчаянно суровый и сосредоточенно запуганный вид зайца, который барабанит посреди фейерверка».

Характерное для Тургенева использование комических фамилий и прозвищ также идет от Гоголя. Таковы, например, недоучившийся студент Пузырицын,(«Андрей Колосов»), старый буфетчик «но прозвищу дядя Хвост»(«Муму»), дядька Василий по прозвищу Гусыня(«Дневник лишнего человека»), проезжий грек Пандопипо́пулоили отставной секунд-майор Бурундюков(там же).

В качестве одного из приемов характеристики персонажей Тургенев, вслед за Гоголем, часто воспроизводит особенности их речевой манеры, приметы социально-групповых, профессиональных или областных диалектов. Таковы особо оговоренные автором словечки и выражения студенческого жаргона 1830-х годов в «Андрее Колосове», охотничья терминология во вступлении к «Трем портретам», военные термины в речи рассказчика-офицера («Жид») или же специфически «петербургские» словечки в речи слуги Онисима («Петушков»). К этим примерам примыкают случаи воспроизведения фонетических и лексико-синтаксических особенностей речи, связанных с национальной характеристикой персонажа: польско-еврейский жаргон Гиршеля («Жид»), превращение кобылы Прозерпины в «Прожерпылу» в устах украинца Силявки (там же), потуги немца-генерала на строго правильную русскую речь, даже с оттенком народной фразеологии (там же), комическое искажение русской речи немцем-аптекарем в «Дневнике лишнего человека». Однако наличие традиций, идущих от Пушкина, Лермонтова и Гоголя, не заслоняет от читателя повестей и рассказов, в особенности таких, как «Муму», «Постоялый двор», «Два приятеля» и «Затишье», того неопровержимого факта, что Тургенев уже в эти годы опирался в своем творчестве прежде всего на окружающую его действительность (см. об этом подробнее: ГромовВ. А. И. С. Тургенев и русская действительность 40 — 50-х годов. — И. С. Тургенев (1818–1883 — 1958). Статьи и материалы. Под ред. акад. М. П. Алексеева. Орел. 1960, с. 9 — 31).

1(13) ноября 1856 г. Тургенев извещал С. Т. Аксакова, что ему будет доставлен экземпляр только что вышедших «Повестей и рдссказов», и при этом так характеризовал представленные в этом издании свои произведения: «В них, я это знаю, слишком много слабого, недоделанного — недоделанного отчасти от лени, а отчасти — что греха таить! — от бессилия: но Вы пропускайте или дополняйте мысленно плохое — и взгляните снисходительно на остальное. Я один из писателей междуцарствия — эпохи между Гоголем и будущим главою; мы все разрабатывали в ширину и вразбивку то, что великий талант сжал бы в одно крепкое целое, добытое им из глубины; что же делать! Так нас и судите».

При всей суровости этой авторской самооценки в ней всё же заключалась известная доля истины. Действительно, в первых повестях Тургенева сказывалась недостаточная творческая зрелость писателя, еще не достигшего в ту пору полной художественной самостоятельности, еще не выработавшего свой собственный стиль. Так, поставленная в «Андрее Колосове» задача создания нового в русской литературе героя — студента-разночинца с трезвым и разумным взглядом на жизнь, чуждого романтическому идеальничанью, — не получила полного, художественно убедительного выражения. В стилистике этой повести, особенно в журнальном ее тексте, было еще немало следов риторики, характерной для романтической школы 1880-х годов. В «Андрее Колосове», как и в «Трех портретах», Тургенев склонен был еще пользоваться характерными для романтической манеры экспрессивными эпитетами («невыразимаякрасота», «ужаснейшиезаклинания», «пламеннообнял» и т. п.).

В построении сюжетов своих первых повестей Тургенев иногда допускал просчеты в хронологическом соотнесении между собой отдельных эпизодов (см. об этом в примечаниях к «Андрею Колосову» и «Трем портретам»). В «Бретёре» связь содержания повести с первоначальным указанием времени действия (1819 г.) была недостаточно мотивирована, что и сделало возможным позднейшее перенесение времени действия на десять лет вперед (см. об этом на с. 566). Характерный для зрелого творчества Тургенева прием введения конкретных примет, позволяющих прикреплять действие к определенному историческому моменту, применялся им и в ранних повестях, однако не всегда точно и убедительно (например, в «Петушкове», действие которого отнесено к 1820-м годам, в перечне книг, принадлежавших герою, упомянуты «несколько разрозненных томов „Библиотеки для чтения“», основанной в 1834 г., и первые части романа Загоскина «Рославлев», вышедшего в свет в 1831 г.). Однако с каждым новым произведением подобных мелких промахов и ошибок становится у Тургенева всё меньше.

К началу 1850-х годов его талант достигает уже значительной зрелости и самостоятельности. Пристальное наблюдение и изучение русской действительности, уменье проникать в сущность явлений жизни способствовали быстрому росту реалистического мастерства писателя. В повестях «Дневник лишнего человека», «Муму», «Постоялый двор», «Два приятеля», «Затишье» он сосредоточил свое внимание на коренных, наиболее актуальных проблемах современного русского общества. Раскрытая им с огромной психологической глубиной драма «лишнего человека» отражала раздумья всех передовых деятелей эпохи о судьбах дворянской интеллигенции в пору резкого углубления кризиса всей феодально-крепостнической системы. Анализ бесчеловечной сущности крепостничества, благородный протест против беззакония и произвола, смелая защита интересов порабощенного народа во имя высоких идей гуманности и справедливости в повестях «Муму» и «Постоялый двор» — всё это решительно способствовало в глазах общества повышению авторитета Тургенева как крупного писателя, убежденного противника рабства, горячего пропагандиста идей освобождения народа от крепостной зависимости.

Повести Тургенева, написанные в начале 1850-х годов, уже обнаруживали в писателе способность живо откликаться на самые острые, самые волнующие вопросы русской общественной жизни, что Добролюбов несколькими годами позднее отметил как главное отличительное свойство таланта Тургенева. В этих же повестях он в совершенстве овладел высоким искусством создания типического характера человека с конкретными чертами его внешнего облика и поведения, его образа мыслей, его душевного склада, его социально-бытовой принадлежности. Не только главные, но и многие эпизодические персонажи этих повестей приобрели социальную и психологическую убедительность, свойственную подлинным произведениям искусства. Высокого совершенства достигло здесь мастерство передачи тонких, едва уловимых движений человеческой души, что составляет одну из самых примечательных черт Тургенева как художника. О зрелости таланта писателя свидетельствовали и проникнутые язвительной иронией или, в других случаях, мягким юмором зарисовки быта и нравов провинциального дворянства и реалистически точное, полное глубокого лиризма, вдохновенное изображение русской природы. Достаточно напомнить для примера великолепную картину солнечного заката в «Дневнике лишнего человека» или полное сдержанной страсти описание летней ночи в «Трех встречах».