Еще трудней стало, когда она подошла к разделу «Философский материализм». Что такое «гносеология»? Слово «демиург» представлялось в виде змея, стоящего на хвосте.

Изо всей брошюры Лоза поняла лучше всего разделы «Классовая борьба» и «Социализм». Это было знакомо, об этом она часто читала в газетах и даже сама делала доклад на целых пятнадцать минут.

Раздел «Социализм» оканчивался мыслью, которую Маша переписала в тетрадку полностью, не сокращая: «Наша задача по отношению к мелким крестьянам будет состоять прежде всего в том, чтобы их частное производство и частную собственность перевести в товарищескую, но не насильственным путем, а посредством примера и предложения общественной помощи для этой цели. И тогда у нас, конечно, будет достаточно средств, чтобы доказать крестьянину все преимущества такого перехода, преимущества, которые и теперь уже должны быть ему разъясняемы».

Это была мысль Маркса и Энгельса. «Теперь уже должны быть разъясняемы…», — писали они, писали пятьдесят и больше лет назад. Вот когда уже надо было подготавливать крестьян к мысли о коллективизации. Тут было над чем задуматься.

Отец Маши вернулся из Лодейного Поля не так давно. Он сам был увлечен идеей коллективизации и всячески старался разъяснять людям, собиравшимся в селах и деревнях на сходки, что больше никогда не будет кулаков и батраков, что на общие, колхозные поля придут машины и облегчат тяжелый крестьянский труд. Но всюду он замечал столкновение взглядов, борьбу, всюду рядом с передовыми, верными советской власти Людьми находились и противники колхозов. Они держались в тени или нагло шумели, маскировались или прикидывались непонимающими. Пожалуй, обстановка была еще острее той, в которой он настойчиво продвигал в жизнь свои взгляды о наследовании приобретенных признаков, о возможности переделывать природу по воле человека. Только те, ученые, язвили его одними словесными снарядами. Здесь же иной раз пахло кровью.

— Если уж меня, беспартийного интеллигента, послали на село, то ты можешь себе представить, Нюся, как там трудно, — рассказывал он дома, сидя за самоваром. — При мне хоронили молодого парня, селькора: застрелен из обреза неизвестно кем. Там есть и замечательные вожаки-партийцы, которых слушают, потому что — свои, и говорят не по-книжному. Но всё-таки, сколько еще надо поработать с нашим крестьянством! Большая сила брошена в деревню, но всё это — первые шаги, начало. Летом у нас намечена еще одна поездка туда же с лекциями.

Маша слушала отца, затаив дыхание. В колхозе, куда она ездила со школьной бригадой устраивать красный уголок, было спокойно, он находился рядом с городом, люди в нем были, наверно, сознательней.

Какая трудная эта книжка о Марксе! К именам Маркса и Энгельса Маша относилась благоговейно — они всё основали, они начали то дело, благодаря которому возникла Советская страна. Нет сомнения, что каждое их слово надо изучать и стараться понять. Руководитель кружка назвал кое-какие брошюрки неизвестных Маше авторов, в которых всё излагалось популярно. Маша взяла эти брошюрки в библиотеке и принесла домой. Но как только их увидел отец, он почему-то стал усмехаться. Повертел брошюрки в руках, положил на стол и сказал:

— Так вот, слушай. Если хочешь понять суть дела, старайся всегда обращаться к первоисточнику. Если трудно тебе, ты меня спрашивай, смотри в словаре, — вот он, словарь иностранных слов.

Но спрашивать его редко когда удавалось, очень много времени он работал, всегда был занят. Маша обращалась к нему в крайних случаях.

Трудная книга не отпугнула ее. Ей было приятно сознавать себя хотя бы приготовишкой в школе классовой борьбы, хотя бы запасным того сказочного войска, которое привело народ к победе в 1917 году. Ведь это было только начало! Сколько еще стран оставалось в цепях, сколько разных народов попрежнему мучилось в бесправии! Иногда Маше становилось не по себе от одной мысли о том, что она могла родиться в какой-нибудь другой стране. Вся бы жизнь прошла в тяжелых страданиях, в унижениях. Конечно, она бы всё равно боролась… Воображение уносило ее то в одну страну, то в другую.

Газеты Маша теперь читала каждый день, а в школе вербовала подписчиков «Ленинских искр».

И вот наступил день, торжественный день в ее жизни. После уроков они пошли в комитет комсомола, она и Николай Сорокин. Комитет заседал в маленьком магазинном помещении с вывеской «рабочком». Они знали это помещение,

бывали здесь

прежде. Но никогда еще не переступали они этот порог с таким волнением.

Заявление Сорокина рассматривали раньше, чем ее. Коля встал со своего стула, слегка вскинул брови — он всегда так делал, когда думал, — и на лбу его появились три морщинки. В графе «социальное происхождение» он написал «служащий», потому что его мать служила в школе уборщицей.

— Отец кто? — спросила Тося Румянцева, член бюро.

— Отец был рабочий — литейщик на «Красном выборжце», — ответил Коля.

— Рабочий, — выразительно повторила Тося, глядя на секретаря Сергея Малышева.

Другой член комитета, парень в сером расстегнутом ватнике, только что пришедший с какой-то тяжелой физической работы, спросил Колю, кто такой Карл Маркс и чему он учил. Маша стала лихорадочно вспоминать все стороны учения Маркса, которые надо было хотя бы назвать. Она понимала, что ее уже спросят о чем-нибудь другом, но сидеть пассивно не могла.

Коля отвечал неторопливо, со знанием дела. Зря он, что ли, сидел вечера над трудной книгой и посещал кружок. Члены комитета слушали его, довольные, а Тося, которая была культпропом и организовала кружок для будущих комсомольцев, шепнула секретарю: «Теперь сам видишь…»

Комитет комсомола решил принять Николая Сорокина в ряды ленинского комсомола без прохождения кандидатского стажа. Услышав решение, Коля опустил свои брови, разгладил лоб, и, обрадованный, сел на стул. Он пробормотал себе под нос что-то хорошее, вроде «гора с плеч…»

— Мария Лоза. Служащая, — читал секретарь следующую анкету. Все уставились на Машу и она испугалась, что потеряет дар речи.

— Из какого сословия твои родители? — спросил секретарь.

Маша не поняла.

— Ну из дворян, мешан, купцов… Кем был твой дед?

— Дед мой был садовник, — ответила она, краснея. — Дворян у меня не было.

«А вдруг не примут, потому что служащая?» — подумала она с горечью.

— «Вопросы ленинизма» читала? А обратила внимание, что говорит товарищ Сталин насчет наших последователей… То-есть, какие страны пойдут раньше других по революционному пути России? — спросил парень в пыльном ватнике. Он, видно, был любитель теории и всегда «гонял» принимаемых в комсомол, проверяя их знания.

Да, она обратила внимание. Те строки она читала с острым любопытством — откуда Сталин знает? — и запомнила их крепко. В книге говорилось о том, что по пути России раньше других могут пойти азиатские страны, например, Китай.

— Вот интересно, доживем мы, чтобы самим побывать в свободном Китае? — мечтательно сказал секретарь комсомольского комитета. — Чтобы никаких империалистов, никакого колониального гнета… а? — И ребята примолкли, думая, что хорошо бы дожить. — Ведь для истории какие-нибудь десять лет — это не срок, — добавил Сергей, чтобы товарищи не подумали, что он откладывает такое хорошее дело, как освобождение Китая, в долгий ящик.

Он задал Маше вопрос о задачах комсомола, и она говорила долго, подробно.

— Ты не удивляйся, что мы тебя так гоняем, — сказал ей вдруг Малышев. — Ты, может, думаешь — неодинаковый подход? Да, неодинаковый. У тебя отец ученый. Кому много дано, с

того

много и спросится.

И он предложил принять Марию Лозу в кандидаты комсомола с кандидатским стажем в полгода.