Ничто в пьесе не оставляло детей равнодушными. Как было жалко старого Тома, какую ненависть вызывала противная капризная белая девчонка, дочь хозяина! Когда ее желание не выполнили, она затопала ногами с криком: «Убьюсь! Зарежусь! Битого стекла наемся!», и заревела, как корова.

Маша попросила у Петра Николаевича программку. Капризницу играла артистка Охитина, а красивого и благородного мулата — артист Пуриц. Девочкам этот артист очень понравился. Уж как он там играл, они не судили, но он был очень хорошенький. Остальные не шли с ним ни в какое сравнение. В антракте Маша купила фотографию Пурица в одной из ролей.

Спектакль кончался вечерней сценой у костров. Усталые негритянские семьи ужинали, собравшись группами, и тихо пели. Слов этой песни Маша не запомнила, но слушать их было так грустно, что на глаза навертывались слёзы. Это пение, эта печальная музыка раскрывали всю тоску беспросветной, безрадостной жизни подневольных людей. Маша вытирала глаза рукой, другие девочки тоже. Мальчики были крепче, кроме легкомысленного, «трудного» Зайченко: он шмыгал носом, тоже проняло! Маша заметила, что неподалеку от нее сидит тюзовский педагог — женщина в синем халате с коньком-горбунком на рукаве и в полутьме что-то записывает в блокнот. Позже Маша узнала, что педагоги театра специально изучали, как дети реагируют на спектакль. Заметив, что очень многие плачут во время последней сцены, авторы спектакля смягчили эту сцену. Она осталась печальной, но слёзы вызывала только у самых чувствительных.

Вдоль стены на лестнице театра висели стенные газеты, выпущенные школьниками. На газетах значилось: «орган делегатского собрания» — первой или второй ступени. Оказывается, при театре были какие-то собрания…

Маша зачастила в ТЮЗ.

Каждый спектакль был праздником. Кроме «Похождений Тома Сойера», «Дон Кихота», «Принца и нищего», известных, как и «Хижина дяди Тома», по книгам, театр ставил пьесы про свое, про родную страну, ее людей — такие, как «Тимошкин рудник», «На перевальной тропе», а также пьесы о жизни в зарубежных странах.

Петр Николаевич принес однажды на классное собрание какую-то бумажку и сказал:

— ТЮЗ предлагает нам выделить двоих делегатов на делегатское собрание первой ступени. Кто из вас хотел бы?

Маша торопливо поднялась. Она боялась, что захотят многие, что ее, может быть, не выберут. Притом из их класса нужен только один делегат.

Но ее выбрали.

Они собрались в ТЮЗе за два часа до спектакля, делегаты собрания первой ступени. Собрание проводил седовласый, однако моложавый лицом педагог в синем тюзовском халате. Он рассказал о работе, которая им предстояла, об экскурсии по театру, о стенгазете, о кружках. В театре своим чередом шел спектакль. Когда кончилось собрание, был уже первый антракт, и фойе было заполнено ребятнёй и педагогами. Делегаты расходились, важные и серьезные, они чувствовали себя Помощниками в театре и очень этим гордились.

В следующий раз старший педагог показал им все помещения театра. Вот они переступили порог двери, куда уходили со сцены только артисты и куда ни один зритель проникнуть не мог. Узкий коридор, из него дверь со ступеньками вправо, на сцену, а дальше — на балкончик, окружавший большое полутемное помещение. Внизу в этом зале стояли декорации, — синие скалы пьесы «Похититель огня», высокий маис, заплетенный снизу, словно украинский плетень, — это из пьесы «Дети Индии», два трехколесных крупных велосипеда с головами Россинанта и осла — на них въезжали на сцену долговязый Дон-Кихот и его верный оруженосец Санчо-Пансо. Маше все эти вещи казались таинственными — с их помощью и совершалось волшебство спектакля. А здесь, внизу, они стояли, перемешанные, смирные, их можно было потрогать руками, разглядеть как следует…

Наверху помещались уборные артистов, где эти обыкновенные люди в бобриковых или драповых пальто перевоплощались в негров и шерифов, в индусов и англичан, в средневековых рыцарей и героев гражданской войны. Благоговейно смотрела Маша Лоза на разложенные на столике коробочки грима, вазелин, пудру, на парик, висевший рядом на гвоздике.

А дальше были костюмерные, бутафорский склад… Дом походил на муравейник или улей с множеством ячеек, гнездышек, переходов… Пожалуй, экскурсия была не менее интересна, чем спектакль — многие ли видели такое?

Временами девочка сама удивлялась, что ей выпало такое счастье. Везет же ей! Она давно любила театр — и вот она в театре, не как зритель, а как помощница тех, кто здесь командует. На руке у нее синяя заветная повязка, в косах выглаженные ленточки. Она стоит возле сцены, касаясь плечом декорации — синей скалы, — идет «Похититель огня», — и оберегает эту сцену, смотрит, чтобы зрители не бегали во время антракта по просцениуму. И с удивлением, с тайной завистью смотрят на нее девчонки и мальчишки, точно так же, как она сама смотрела на дежурную какой-нибудь месяц назад. Что ж, те, кто сильно полюбит театр, будут искать дружбы с ним, будут этого добиваться и добьются, И как представить себе, что такого, своего детского театра не имеют дети ни в какой другой стране, кроме нашей, советской страны. Хорошо, что мы тут родились, а не за границей!

— Петр Николаевич, нам надо у себя в школе устроить драмкружок, — робко сказала Маша классному воспитателю. — А то мы на праздники всё декламируем и декламируем. Давайте пьеску поставим, а?

— Давайте, — ответил учитель. — Надо подыскать, что ставить. Мало пьес-то подходящих. Но я поищу.

И вот они сидят после уроков в большом зале, добровольцы драматического кружка, а Петр Николаевич читает первое действие пьесы «Коля в плену». Закончил и спрашивает:

— Кто будет читать второе действие?

Все молчат.

— Лоза! Пускай Лоза читает, — говорит кто-то негромко.

Маша становится пунцовой от смущения, берет книжку и начинает читать. Третье действие читает Березкина.

Пьеска подходящая. Герой ее — пионер Коля, которого мать не пускает на сборы, а заставляет идти в церковь. Но мать не виновата, просто она темная, неграмотная. Виноват поп. И пионеры решают проучить его и открыть глаза Колиной матери.

Хороша пьеска! Ролей много, смешная. Но вот начинается распределение ролей и оказывается, что всё не так просто.

Маша хочет быть пионеркой, но Петр Николаевич не соглашается: «Ты высокого роста, пионеров должны играть невысокие ребята, а вот маму Колину и попа надо повыше ростом», — говорил он. Приходится согласиться на маму, хотя кому же охота играть отсталую женщину! «И чего это меня так вверх гонит, — огорчается Маша. — В классе чуть ли не выше всех, только двое мальчишек обогнали меня».

Переписка ролей, репетиции, подготовка декораций… Почему эти не столь уж важные дела запоминаются лучше, чем уроки математики и естествознания? Может, не со всеми так, но Маша принимает ближе к сердцу успех спектакля, чем свои отметки. Наверно, это от недостатка сознательности.

И вот премьера… По коридорам носится Зайченко с банкой желтой краски и кистями, — он только что сделал последние мазки на декорации и теперь ищет, что бы еще раскрасить. В одном из классов Вера Ильина складывает веером программки: их несколько десятков, нарисованных от руки, разные, есть очень даже красивые. Их рисовали лучшие художники школы и даже сам учитель рисования, сменивший злополучную учительницу. Две программки нарисованы папиным студентом Ильченко, — Маша попросила его об этом, когда он заходил к ним домой. Программки будут продаваться за деньги, сбор в пользу ребят, которым надо дать бесплатно горячие завтраки.

Зал битком набит — школьники, родители, учителя. Спектакль начинается. Петр Николаевич с книжечкой в руках стоит за дверью на сцену и суфлирует. Он сам руководил кружком, сам был режиссером спектакля. Роли ребята выучили хорошо.