Сделать всё по секрету от мамы не удается. Вскоре она замечает страшную суету: Маша и Сева с заговорщическим видом пробегают под окнами туда и обратно, в руках — кошёлки и корзиночка для ягод, сверху всё прикрыто лопухами. Дети поминутно лазят по приставленной к дому лестнице на чердак.

— Чего вы лазите? Упадете еще, — беспокоится мама.

— Ты не беспокойся, не упадем, — говорит Сева. — Мы ж привыкли лазить. Мы играем…

«Скажем ей, когда деньги получим», — сговариваются они на чердаке, ломая пищики и высыпая зернышки на газету.

Оказывается, набрать полную форму — дело не легкое. Уже общипаны все близлежащие кусты акации за чертой забора и внутри двора. Зернышки усыхают, их помещается в форме очень много.

Дети отправляются в экспедицию на дорогу, ведущую к деревне. Когда-то здесь была аллея, соединявшая усадьбу с селом. Дорога окаймлена кустами желтой акации. Дети набрасываются на нее, как голодные козы, и сразу наполняют кошёлки.

— Я отнесу, а ты пока собирай.

Сколько раз пришлось Маше курсировать вдоль этой аллеи! И не сочтешь. Всё носила, носила, носила, всё лазила и лазила по лестнице на чердак…

Когда всё было готово, они позвали Тихона Николаевича.

— Молодцы! — сказал он, улыбнувшись. — Честно поработали! Это куда лучше, чем без толку гонять по лесу или мять цветочные клумбы. Ну, получайте за работу. Четыре копейки за каждую форму, итого шестнадцать копеек.

И он выдал оторопевшей Маше серебряный гривенник, медный пятак и копейку.

Маша посмотрела на Севу. Он еще плохо понимал цену денег и не знал, много или мало заплатил Тихон Николаевич. Но увидев вытянувшееся лицо сестры, понял, что взрослый Тихон Николаевич их надул.

— Даже неудобно давать маме такие маленькие деньги, — сказала тихо Маша. — Неужели эти семена так дешево стоят?

Она отдала деньги матери, но это не получилось так празднично, как хотелось бы.

— Это мы заработали с Севой, — сказала она, опустив глаза. Мама не поняла. Пришлось всё объяснить.

— Дурачки вы маленькие, — сказала мама, посмотрев на своих детей. Они были не очень-то маленькими: Маша вытянулась, стала длинноногой. Волосы ее, зачесанные назад и заколотые круглой бабушкиной гребенкой, отросли до плеч. Пожалуй, ее уже нельзя было называть маленькой. Но мать судила по уму…

Наступил август. Лесные богатства умножились: ребята каждый день приносили домой корзины грибов

и

малины. Это было пенное подспорье: папа что-то долго не высылал денег, хотя прежде он делал это аккуратно, сразу после получки.

Мама получила какое-то странное письмо. Прочитала его и расстроилась. Вышла за ворота и стала ходить по дорожке, туда и обратно, словно обдумывала, как поступить. Маша искоса взглянула на брошенное письмо: тети Нади почерк! Секретов тут быть не может, да и коротенькое. Она не устояла и прочла:

«Милая Нюсечка, как здоровье твое и детишек? Боря выслал 20 рублей на мой адрес, и я передала Тихону Николаевичу, так что теперь ты богатая. У нас всё по-прежнему. Целую крепко — Надя».

Хорошее письмо! Отчего же мама расстроилась? Непонятно. Или Тихон Николаевич не отдал до сих пор денег? Забыл, значит. Отдаст, никуда не денутся.

Мама прошла в комнату, посидела там молча. Встала и подошла к двери директора питомника:

— Разрешите, Тихон Николаевич?

— Пожалуйста.

Они были дома оба, муж и жена. В ответ на мамин одинокий голос раздавались сразу два: визгливый женский и резкий начальственный — мужской.

Маша хотела узнать, в чем дело. Она подошла к полуоткрытой двери и услышала обрывок речи Тихона Николаевича:

— Я далек от того, чтоб отпираться: да, получил. Но я погасил ваши долги. Два раза вы пользовались нашей плитой — за дрова рубль восемьдесят. Примус жена вам давала, извели два литра керосина — пятьдесят копеек. В воскресенье полкурицы — рубль. За доставку воды из колодца нашей прислугой — три рубля. За август месяц за квартиру — десять рублей. Август, правда, еще не прошел, но я взял вперед. Что же остается?

— Боже мой, но в воскресенье вы же сами угостили нас курицей, уговаривали покушать! Если б я знала…

В это время подошел Сева и тоже сунул нос в дверь. И дверь скрипнула.

Мама обернулась и увидела детей. Она взяла себя в руки и сказала Маше почти спокойно:

— Иди, погуляй возле дома с братьями. Я скоро приду.

Маша ушла, но отойти от дома дальше, чем на несколько шагов, не решалась. Тревога вселилась в ее сердце.

— Они нападают на маму, — сказала она Севе, не выдержав.

— Знаешь, они вообще нечестные! — сказал Сева напрямик. — Я давно замечал это, только стеснялся сказать.

Из окон долетали обрывки фраз. Голоса делались всё громче. Вдруг на крыльцо выбежала их мама, но в каком виде! Она подымала вверх свои голые по локоть руки, лицо ее было в слезах, она кричала:

— Не могу, не могу больше! Здесь унижают! Маша кинулась к ней, но мама неожиданно стала падать, чуть не повалив Машу, тяжелая и бессловесная. Задев Машино плечо, голова ее стукнулась мягко о деревянную ступеньку.

— Что вы сделали! — закричала Маша, бросаясь на колени перед матерью. Выскочившие на крик хозяева воровато смотрели на лежащую на земле квартирантку. — Подлецы, что вы сделали!

Испуганная хозяйка подошла ближе.

— Ничего, у нее обморок, — сказала она, — сейчас я дам лекарство.

— Я убью вас всех! — кричала Маша. — Теперь несите мне ее в комнату сейчас же! Несите!

И они покорно подошли к лежащей на земле Анне Васильевне. Подхватили

ее

и вдвоем внесли в комнату. Хозяйка сунула Маше в руку флакон с валерьянкой и ушла вместе с мужем.

Маша подложила маме под голову подушку и положила на грудь платок с холодной водой. Мама открыла глаза.

— Какие подлые! И Бори нет, некому вступиться…

Это прозвучало, как призыв.

— Мы не останемся у них ни минуты! — решительно сказала Маша. — Ты лежи, а мы с Севой вынесем вещи в лес. Ты не волнуйся, мы всё сделаем. А потом я найму лошадь и поедем к тете Наде. А оттуда домой.

— Как же вы сами… — пробормотала мама, но они уже выносили матрацы, плетеную корзинку с бельем, голубой эмалированный кувшин. Вещи они складывали за воротами питомника, сторожем сидел двухлетний Вовка. Когда вынесли всё, кроме матраца, на котором лежала мама, Маша хотела сделать передышку, чтобы не мешать ее отдыху. Но мать встала, опираясь на ее узенькое плечо.

— Как же ты наймешь извозчика? — недоверчиво спросила она девочку. — Разыщи Прокопа, он в конце деревни налево живет, за журавлем. Да не соглашайся за два рубля, это нам не по средствам. Рубля за полтора можно. Тогда хватит на билеты домой.

И Маша пошла в деревню, оставив Севу и Володю возле мамы. У них был непочатый каравай хлеба и большая кринка топленого молока, — сыты будут!

Маша чувствовала себя гордо, воинственно. В ней закипала такая энергия, что она дошла бы не только до деревни, но хоть до самого Смоленска. Подлые хозяева! На всю жизнь запомнилась Маше стройная, красивая фигура ее матери с возмущенно поднятыми вверх руками: «Здесь унижают!».

Назад она уже не шла пешком, а ехала. Погрузила вещи, усадила маму и братьев, и так они добрались до тети Нади, а оттуда домой. Маша слышала потом не раз, как мать хвалила ее: «Такая умная девочка, не растерялась и извозчика сама наняла…». А всё-таки, приятно, когда хвалят! Особенно, если знаешь сама, что хвалят не зря. Теперь Маша жалела, что не потребовала у хозяев обратно всех денег — не додумалась. Они всё-таки отдали только пять рублей, за половину августа.