Нет, ну нет бы мне хоть сейчас подумать было, какие такие особые причины были нужны на то, чтобы Ленка с подобной мразью спутаться могла? Ведь я же прекрасно знал весь её круг общения. Она же никогда прежде не вводила в свой круг людей патологически лживых и истеричных, не говоря о том, чтобы жить с кем-то подобным. Да, она сама часто чего-то недоговаривала. Плохо это по любому, но оправдание у неё на то было — это никогда не делалось из хитрости, только из соображений не навредить кому-то. И к другим всегда была требовательна. Пару раз у неё появлялись подозрения в мой адрес, что я что-то скрываю, — и я физически ощущал, что, если немедленно не внесу полную ясность, тут же развернётся и уйдёт. И друзей-подруг нескольких она при мне отдаляла, ловя на вранье. А тут…

Ещё через двадцать минут — Ленка прилегла отдохнуть. Что понятно. Такой день для беременной женщины — перегруз сумасшедший. Не говоря о том странном обмороке, который сам по себе пожирает несусветное количество сил. Когда два часа подряд все мышцы организма напряжены, как в последнюю секунду перед стартом на стометровке, — организм выжигает все резервы в ноль. Перед сном Ленка попросила об одной вещи. По её словам — очень важной. Она не сказала, в чём дело, пообещала объяснить ровно через месяц. А на этот месяц — я её должен увезти, причём завтра же, и не туда, куда мы по моему плану собирались, а куда угодно, где в радиусе десяти километров не нашлось бы ни единого человека. Если я смогу это устроить — всё будет хорошо. Теперь-то уже понятно, что речь опять шла о наркотиках. Что не верила она, что та встряска, которая получилась, сняла её с этого дела окончательно. Хотела дополнительно подстраховаться. Я пообещал, дождался, пока она заснёт, и пошёл звонить. Договариваться о том, куда мы едем, и добывать то, что нам с собой надо.

А ещё через полчаса приехала Ленкина матушка. Убедившись в глазок, что это именно она, я ей открыл. А следом — ворвались спрятанные за углом лестницы бандюки. Возможно, я и смог бы отбиться, хоть и на ногах уже не стоял. Но для этого — надо было убивать. Убивать на глазах только что поднятой из мёртвых Ленки, причём убивать её собственную мать, а заодно и её недавнего любовника, которого она искренне считала бедным и несчастным неудачником. В принципе оно было возможно, когда я открывал дверь, — аккурат под моей рукой лежала монтировка, которой я пару часов назад взламывал дверь в ванную. Но поступить так — означало убить и Ленку. Она не смогла бы вынести пробуждения в лужах крови. Так что убивать я не смог. А без этого — я проиграл. Её увезли силой, пребывающую в полном ступоре. Этот её Миша держался за спинами и опять оглашал все окрестности бабским визгом, что я Ленку опоил, что она любит только его, что она носит его ребёнка, что я — старик, совративший бедную девушку, что она по телефону упрашивала его немедленно приехать и забрать её, и так далее, и тому подобное… Каждое слово — ложь. Каждое слово — истерика. То есть, то, что он — именно винтовой или кокаиновый наркоман, было понятно сразу и без вопросов. Но только думать я уже был не в состоянии. Единственное, о чём я мог в этот момент думать, — это о том, как бы происходящее не убило Ленку. Здесь и сейчас. Кстати — я гораздо старше его, это да, но сейчас, спустя три года, старик-то, сморщенный и седой как лунь, — он, а не я… Наркотики — штука такая… Пока Ленку несли по лестнице, я даже успел вскочить, вызвать милицию, кинуться следом и удерживал их около машины минут десять. Но милиция не приехала. Я побежал в милицию сам. Они позвонили матушке, послушали её враньё, что Лена дома, спокойно спит, что ничего не произошло… И выставили меня вон. Вернувшись домой, я кинулся звонить через всех знакомых и даже сумел добраться до двух генералов ФСБ. Тоже выставили. Раз участвовала Ленкина мать, а мы не успели даже заявление в загс подать — сделать ничего нельзя.

Два года спустя:

И тут меня от тебя забрали, я мало понимала, что происходит, как они здесь оказались, я не могла отличить сон от яви. В голове было всё настолько спутано и спрессовано. По дороге я что-то орала, ревела и дралась, просила не трогать тебя…

Дома я «успокоилась» и поняла, что это конец. Хватит издеваться над всеми. Надо остановиться прямо сейчас. Иначе не обойдётся без жертв. Сил ни на что у меня не было. Я поняла, что вернуться к тебе после всего случившегося я уже больше не смогу. Да и ты меня не примешь. Да лучше и не надо. И пошла по самому лёгкому пути для меня — вычеркнуть тебя из моей жизни. Не было тебя и всё.

Ещё месяц спустя:

– Лен, а как же клятва, которую ты тогда дала, что если ещё хоть раз хоть что-то растащит нас в разные стороны, то ты сделаешь всё, чтобы вернуться при первой же возможности?

– Володь, я абсолютно не помню, что тогда происходило и что я тогда говорила… У меня была эйфория, я была счастлива, а потом — меня забрали.

– Тогда совсем дурацкий вопрос — а почему ты не сбежала от всех, это же было бы естественнее всего? Ведь то, как вёл себя твой Миша, сколько лжи он вопил, — это же крайняя степень подлости… Я правда не понимаю, как ты могла потом пойти к нему.

– Я не слышала, что он кричал, и я не видела, как он себя вёл, не видела, кто там были и сколько. Я пришла в себя только в машине, и там были мама, Миша и мой отчим.

– Ты же только что демонстрировала совершенно блестящую память по всем мелочам и до того и после того?

– В общем да, но вот эти события — не помню совсем.

– Первый раз слышу, чтобы у тебя в природе существовал отчим.

– Да, собственно, он не отчим, это просто хахаль моей матушки, раз в неделю к ней приходит, тогда он только-только появился на горизонте, я не успела тебе о нём рассказать…

– И всё же?

– Для меня было всё кончено и было всё равно. Мама предложила мне несколько дней дома пожить, подумать, но Миша с отчимом упёрлись, никаких нескольких дней, и наутро меня к Мише и увезли. Маме тогда было всё равно, кому меня отдать, лишь бы забрать от тебя. А с Мишей мне будет нормально — он-то как раз и вытерпит все мои выходки, уже проверено, это так. Никто, кроме него, меня не выдержит, а он выдержит. Почему? Дальше поймёшь.

– Ну так — ты же сама теперь говоришь, что твоя мама была в центре событий? А почему всё время отрицаешь?

– Нет, мама ни в чём не виновата. Миша её использовал как приманку. Вина её в том, что не удосужилась она как следует врубиться в происходящее, да и не могла, так как я ничего ей толком не рассказывала. Я НИКОМУ НИЧЕГО НИКОГДА не рассказывала до конца, да и некому особенно было, мне никто не мог помочь кроме опять же меня.

– И всё же — не понимаю. После того как он сломал тебе жизнь — ты по всякому должна была его возненавидеть?

– Володь, это моя большая проблема. Я не умею ненавидеть. Никого. Это чувство просто в меня не заложено.

Ещё год спустя:

– Нет, мама всё равно ни в чём не виновата. Я ей чуть меньше года назад всё рассказала, она теперь очень сожалеет, что так получилось, и готова помочь мне выкарабкаться. Её просто использовали.

– Гм.

– Миша ей тогда позвонил после звонка нам, наплёл, она и собрала всех и привезла. А с Мишей они встречались уже около твоего подъезда.

– Извини, но этого же не может быть! Во-первых, это она ему звонила, сразу же, а не он ей. Во-вторых, его не было дома, звонил он с мобильника, мобильник уже пищал, что садится, не успел бы он наплести. Во-вторых, твоя матушка просто не успела бы всё это исполнить, если не начала действовать задолго до этого звонка…