Когда заговорила Элла, я оставил попытки понять, на кого был похож бродяга. Когда я посмотрел на неё, она поднесла чашку к губам, которые осторожно коснулись чая, отталкивая и втягивая его одновременно. Она смотрела прямо перед собой.

— Я останусь на барже, если ты хочешь пойти, — сказал я непринуждённо.

Я знал, что она откажется, но я хотел напомнить ей о своём существовании, если она вдруг о нём забыла, а коснуться её ноги под столом я почему-то не решался. Вдруг совершенно необъяснимым образом между нами выросла стена. Её страсть ко мне явно остыла, и я не мог понять почему.

— У меня нет времени, — сказала она, — лучше иди ты.

— Хорошо, мы пойдём, — с энтузиазмом откликнулся Лесли, и, возможно, понимая, что я этого энтузиазма не разделял, он добавил: — Долго мы там не задержимся. Так, ноги разомнём.

— Ладно, — согласился я. И тут я понял, что так Элла останется на барже одна.

Крутилось кольцо разноцветных фонариков. Какой-то человек говорил в мегафон. Ярко-жёлтые палатки с товаром были похожи на открытые смеющиеся рты. Звуки шарманки как бы создавали потолок над выступами из электрических лампочек. Слева возвышались «американские горки». Лесли шёл первым, расталкивая толпу. Он обернулся, ухмыльнулся мне, не глядя на Джима, и снова принялся продираться сквозь толпу.

Потом, в одной из палаток пенни покатилось с лотка и упало на квадрат, помеченный «4д». Женщина ловко пустила четыре монеты через покрытый клетчатой тканью стол. Лесли подхватил их.

— Всегда в яблочко, — сказал он.

Надо всем этим простиралась тёмно-синяя ночь. Доска, закреплённая над верхней частью палатки, гласила «Эббот Бразерс». Она была испачкана грязью и краской. Слева на меня навалился какой-то человек. От него пахло бриллиантином и табаком. Лесли проиграл. Его последнее пенни упало на линию, разделявшую квадраты с номерами. Он требовал дать ему выигрыш. Круглое лицо женщины с завитыми светлыми волосами, казалось, плыло ко мне через всю палатку. Мужчина рядом с ней, худенький человечек с тонкими чёрными усами, в рубашке с коротким рукавом и в засаленной мягкой чёрной шляпе смотрел на карусели. Это был её муж.

— Пять пенсов, — показывал на стол Лесли. Шёл дождь. Я заметил это несколькими минутами раньше.

— Извините! Вы же видите, что ваше пенни коснулось линии. Монеты не должны касаться линии!

— Идёт дождь, Лес.

— Проклятые разбойники, — пробормотал Лесли. Теперь он увидел, что все его монеты упали неправильно.

— А у меня ещё есть четыре пенса, — сказал Джим.

Напор слева увеличился. «Извините», — послышалось оттуда.

— Идёт дождь, Лес.

Кто-то создавал волнение сзади в толпе. Я наклонился вперёд, прячась под крышей палатки от холодных плевков дождя. Я думал об Элле. Джим выиграл три пенса. Монеты покатились к нему. Дзынь, дзынь, дзынь… Карусели остановились. Люди, подняв воротники, в спешке разбирали свои палатки.

— Идёт дождь, Лес. — Что?

— Дождь, — повторил я, делая для Лесли невероятное открытие.

В этот момент волнение из конца толпы приблизилось ко мне и дотронулось до моего плеча. Я обернулся. Мне улыбалось чёрное лицо с белыми зубами, один из которых был золотым. «Извините, вы случайно не с ним?» И он показал через моё плечо.

— Лесли!

Лесли обернулся.

— Боб! Боб Мабуски! Какого чёрта ты здесь делаешь?

Они пожали друг другу руки у Джима над головой.

— Я уволился. Живу теперь здесь, — сказал Мабуски.

Дождь усиливался.

Кто-то сказал: «Это не надолго».

— У меня семь пенсов, — сказал Джим.

— На канале. Мы отчаливаем завтра утром, — говорил Лесли.

Люди под зонтами спешили прочь. Какая-то троица пробежала мимо под одним плащом.

— Пойдём куда-нибудь, где сухо.

Нас вёл Мабуски. Мы укрылись от дождя под высоким скелетом «американских горок». Лесли представил меня Бобу. Они работали на одну компанию, правда никогда не служили на одном корабле. Они вспоминали какой-то порт на востоке, Мики или Кики. Там грузили уголь, и каждый дом был борделем. Через несколько минут ярмарка опустела. Остались лишь те, кто предпочёл спрятаться от дождя под палатками. Дождь ещё усилился, и на траве быстро появились лужи. Музыку выключили. Мы слушали шум дождя.

— Он скоро кончится, — сказал Лесли. Джим загрустил.

— Ничего, сынок, мы сюда ещё приедем.

— Я не хочу домой, — захныкал он.

— Как твоя жена, Лесли? — спросил Мабуски. Запахи влаги и травы поднимались от земли и обволакивали наши ноги.

— Хорошо, Боб. А как твоя?

— Ждёт ребёнка. — О!

— Мы ищем дом. У нас есть квартира, но с ребёнком в ней будет тесновато.

— Конечно, — сказал Лесли. Он уставился на завесу из дождя. — Так, сейчас мы это обмоем. Пустят ли мальчугана в паб?

Боб покачал головой. В сумерках его волосы выглядели как-то зловеще, а капли дождя медленно стекали с висков по щекам. На минуту это напомнило мне стены под дождём.

— Куда бы нам тогда пойти?

Боб снова покачал головой.

— Я бы пригласил вас к себе, но жена сейчас отдыхает.

— Не хочу идти домой, — сказал Джим.

— Ну и ночка! — вздохнул Лесли.

— Ты можешь сводить его в кино, — сказал Боб. — В городе два кинотеатра.

— Ты пойдёшь в кино?

Джим сказал «да» и снова повторил, что домой идти не хочет. Лесли спросил меня, пойду ли я с ними. Вдруг погасли огни на карусели, и теперь конусообразная конструкция стояла вдалеке тихо, похожая на призрак. Послышался чей-то голос: «Где этот чёртов брезент?» Судя по всему, ярмарку решили закрыть на ночь.

— Скоро пора будет отсюда убираться, — сказал Лесли. — Что скажешь, Джо? Ты с нами?

— В кино?

— Ага.

— Нет, спасибо, — сказал я. Я прикурил сигарету, прикрывая спичку руками. Поднесённые к моим глазам ладони были теми же ладонями, что поднимали тело Эллы, заставляя его, как книгу, открываться мне навстречу. Это создавало странное ощущение. Спичка прогорела, и я опустил руки.

— Чем же ты займёшься? Подозревал ли он? Думаю, что нет.

— Не беспокойся обо мне, — сказал я. — Я провожу вас до города, выпью с тобой и вернусь на баржу. У меня есть интересная книга.

Дождь начал ослабевать и вдруг прекратился, как будто какой-то небесный метеоролог внезапно выключил над нами кран.

— Не знаю, как ты можешь читать эти штуки, — пробормотал Лесли.

— Пойдём, — сказал Боб. — Дождь может снова начаться, так что нам стоит поторопиться.

Мы вышли из своего убежища. Отовсюду капала вода: с верёвок, с перекладин, с деревьев. А под ногами хлюпал промокший торф.

— Смотрите под ноги, — говорил Боб. — Это недалеко. Сюда. Идите за мной.

Он говорил совсем как профессиональный гид. Мы шли между двумя рядами палаток. Огни гасли дин за другим. Ярмарка закрывалась на ночь.

— Не повезло им, — сказал Лесли.

— Теперь сюда, — сказал Боб. — Уже совсем недалеко.

Он быстро шёл впереди. Лесли с ребёнком не отставали. Я плёлся позади. Свежий после дождя воздух был похож на тот, что по ночам ветер приносит с моря. Вода тихо капала с шуршащих листьев живой изгороди.

— Рядом с кинотеатром есть паб? — спросил Лесли.

Я не услышал ответа Боба. В конце дороги показались огни: высокий фонарный столб и окна, похожие на квадратные глаза.

— Теперь близко, — проговорил Боб, проведя чёрным пальцем по своей шее цвета мастики. Его серые замшевые туфли стали чёрными под дождём.

Я возвращался по главной улице, на которой почти никого не было. На берегу канала тоже никого не будет. Палуба баржи сейчас скользкая. В первый раз за этот день я почувствовал себя свободным. Ярмарка была для меня настоящим кошмаром, личной драмой: я был против своей воли вовлечён во что-то, что не имело ко мне ни малейшего отношения, вовлечён настолько, что оказался полностью отрезан от себя самого, от собственных планов. И теперь вдруг, как только я остался один, я почувствовал, что надо мною больше не довлеет никакое принуждение, и мир снова ожил для меня. Он больше не был посторонним элементом или объектом наблюдения, он стал средой, в которую я мог погрузиться с головой, чьи составляющие были просто продолжением меня самого. Другими словами, я был частью этого мира, а он — частью меня.