Сандер молчит. Карин тоже молчит. Значит, что-то не так. Обычно Карин говорит без умолку. Но когда поздно ночью два человека лежат в постели, смотрят на телефон и ждут звонка, им хочется помолчать. На тумбочке стрекочет будильник. Поскрипывают стены. За окном гудят ветер и снег. Сосед-полуночник выключил радио и готовится ко сну.

Карин разрешила Сандеру не спать, пока не позвонит Жюли и не скажет ему спокойной ночи.

Сандеру семь с половиной лет.

Жюли должна была позвонить несколько часов назад.

Карин и Сандер лежат в кровати, тесно прижавшись друг к другу. Видны только лица и чуть взъерошенные волосы, все остальное под одеялом. Иногда Карин рассказывает сказки. Вот, например, сейчас.

— Сандер, хочешь, я тебе кое-что расскажу?

— Что?

— Помнишь ту фотографию, где твой прадедушка вместе со всеми стоит перед памятником в Куинсе — перед капсулой времени Купалой? [2]Помнишь, мы говорили о вещах в капсуле времени? О вещах, которые закопали глубоко в землю и которые можно откопать только через пять тысяч лет?

— Помню, — говорит Сандер.

— Сказку туда тоже положили.

— Теперь она под землей?

— Ну да.

— Зачем?

— Люди, которые закопали капсулу, хотели, чтобы у тех, кто ее откопает в 6939 году, было что почитать своим детям.

— А мне ты можешь ее прочитать?

Карин откидывает Сандеру челку со лба.

— Я эту сказку знаю наизусть.

— Правда?

— А вот послушай, — говорит она вполголоса. — Как-то раз Северный ветер и Солнце поспорили о том, кто из них сильнее. Мимо проходил человек в теплом пальто. Увидев человека, они решили: кто первый заставит его снять пальто, того и будут считать самым сильным.

— А потом? — спрашивает Сандер. Он зевает и сворачивается клубочком под одеялом. — А потом что? — его почти не слышно.

Уснул?

Карин наклоняется к его лицу.

Нет, пока не уснул.

Сандер снова открывает глаза. Обнимает ее за шею. Прижимается головой к ее груди. Он просит Карин что-нибудь рассказать. О том, почему не звонит телефон. О тишине вокруг. О ночи.

— Сколько времени? — шепчет он.

— Уже поздно, — отвечает Карин. Говорить Сандеру, который час, ей совсем не хочется. — Правда, очень поздно. Раньше в это время ты всегда уже спал.

Было это почти девять лет назад. В тот год мне исполнилось двадцать, Анни уехала в Америку, а Жюли вышла замуж за Александра.

Вот с этого и начну.

Начну с твоей свадьбы, Жюли. Солнечный день 29 августа 1990 года клонился к вечеру. Все говорили, что свадьба удалась на славу, а ты была красавицей, Жюли, просто красавицей. Положа руку на сердце, каждый сказал бы, что ты была красивой невестой. Вот я некрасивая, я знаю. Я никогда не была красивой. Маленькая, тощая, темноволосая, да и нос у меня немного широковат. Но это не так уж и важно. Зато я хорошо пою.

Когда я проснулась тем утром, в доме никого не было. Жюли и Анни отправились делать последние приготовления, потом Жюли наденет свадебное платье и за ней заедет отец — такова традиция. Помню, что, проснувшись, я пошла босиком по грубому дощатому полу через коридор в гостиную, к бару Анни. Открыв дверцы, я взяла бутылку и добавила немного виски в чашку горячего шоколада.

Я уже несколько лет не жила в квартире на улице Якоба Аалса, но Анни считала, что «в последнюю ночь мы должны быть вместе», как она сказала. «В последнюю ночь перед свадьбой Жюли я хочу побыть вместе с вами, — всхлипывала она. — Как раньше, когда вы были маленькими. Подумать только, как время бежит…»

Об Анни я расскажу позже. Анни — это моя мама. Она у нас с большим приветом.

А виски с шоколадом я пью из ностальгических побуждений — с годами я становлюсь ответственнее, отважнее, мудрее и, соответственно, честнее, но в этот день поддаюсь ностальгии: виски с какао — это напиток, который я делала себе, будучи маленькой девочкой. Не думайте, что все так грустно, я не была ребенком с алкоголическими наклонностями. Дело совсем в другом. Кстати, у тебя, Жюли, проблем было гораздо больше, чем у меня.

Если попробовать описать мою семью — а именно это я и собираюсь сделать, — можно сказать, что Анни пила, чтобы забыться. Я пила, чтобы было веселее. Папа пил для поднятия духа. Бабушка — чтобы ночью лучше спалось. Тетя Сельма пила, чтобы ее скверный характер стал еще более скверным. Дедушка Рикард, по его словам, не пил, хотя, говорят, нажил в Америке состояние на продаже самогона — но с тех пор много воды утекло.

В нашей семье Жюли была единственным человеком, который — как это говорится? — владеет собой и знает меру в отношении спиртного. А жаль! Никакой пользы ей от того не было. Она не могла ни забыться, ни порадоваться, ни поспать, ни разозлиться. Даже разбогатеть — и то не могла.

Это был день твоей свадьбы, Жюли. Помню, как ты стояла перед алтарем: крохотные белые цветы в волосах, длинное, вышитое жемчугом кремовое платье из шелка, чересчур похожее на одеяние принцесс. Ты казалась потерянной. Красивой и потерянной. А этот бесконечно длинный шлейф, этот шлейф, протянувшийся из церковного прохода на лестницу, вдоль по улице, по всему фьорду, через небо, как мазок кистью. И вот ты стояла перед алтарем, а я думала о том, как трудно представить себе что-либо более противоестественное, чем обещание вечной любви, которое дают друг другу два человека, — они обещают свою любовь на вечные времена, словно это возможно — что он говорит, этот пастор? Ты слышишь, что он говорит, Жюли? Он говорит, что если однажды силы покинут вас и вы перестанете любить друг друга, если вы больше не сможете любить, вы должны помнить, что любовь, сама любовь, больше, чем способность любить, которой наделен каждый отдельный человек, потому что любовь происходит от Бога, а любовь Бога бесконечна, говорит он, а ты говоришь «да», и Александр говорит «да», но Александр на тебя не смотрит, Жюли, он на тебя не смотрит, он смотрит вперед, он у нас человек необыкновенный!