Он пригласил ее войти, и, поскольку вечер выдался теплый, они сели в кресла на задней веранде, откуда открывался вид на залив Аспшерфьерден: серое, пятнистое море напоминало гофрированный лист железа, у горизонта вырастала плотная темно-синяя тучевая завеса, похожая на горную цепь. Он спросил, не хочет ли она чего-нибудь — кофе, чаю, пива? Она достала из сумки бутылку «Джонни Уокера» и поставила на стол.

Поначалу они осторожничали, искали опору в разговоре, боясь совершить ошибку. Говорила все больше она, уже спокойнее. Она говорила о Фагерё: «Я всегда считала остров особенным местом. Здесь все иначе.Здесь другой счет времени: прошедшее остается и как бы вплетается в настоящее, постоянно напоминая о себе». Она говорила: «У меня, кстати, родня рядом, бабушка по отцу родилась в Нискансе, на Лемлуте. В детстве я всегда жила там по нескольку недель каждое лето. Это еще до того, как родители развелись и мама снова вышла замуж. Я помню, как радовалась всякий раз, приезжая сюда».

Гита умолкла. Они смотрели на грозовую гряду, растущую у горизонта. Она отхлебнула виски, прихлопнула комара, усевшегося на ногу. Шлепок ладони по коже прозвучал как-то голо,именно это слово он употребил впоследствии, во время внутреннего допроса.

— Почему вы захотели поговорить со мной? — спросил он наконец.

— Потому что… — Она прикусила нижнюю губу. — Я думаю… мне кажется… что у вас большая способность к сочувствию.

— Почему вам так показалось? — тихо спросил он.

— Даже не знаю, как объяснить… иногда мне удается будто заглянутьв человека. Это, наверное, от бабушки по матери, про нее говорили, что она немного ясновидящая. В вас много печали, это заметно… Простите. Я не хочу лезть вам в душу.

Он покачал головой:

— Но я пока не понимаю, чего вы от меня хотите.

— Может быть, вы можете мне кое-что дать.

— Что? Сведения для репортажа?

— Нет, нет, не то… Но может быть, какой-то толчок…

— Я не очень вас понимаю.

— Эти мертвые тела… Всем нам не по себе от них… Но каково это для вас — на самом деле? Что вы об этом думаете? Вот что мне интересно…

И он стал отвечать, поначалу неохотно; он пытался рассказать обо всем, что чувствовал и думал в течение последних недель. И это принесло облегчение: пока они говорили, что-то внутри оттаивало. Грозовая гряда у горизонта разрослась, закрыв почти полнеба. Они сидели на веранде в сгущавшейся тьме. Бутылка наполовину опустела, почти все выпила она.

— Даже если новых тел не будет, все равно остается вопрос: почему? что случилось?

— Да. И может быть, мы никогда не получим ответа.

— После дня летнего солнцестояния у меня отпуск. Хочу поехать на юг и немного в этом покопаться.

— Вы шутите?

— Нет, я серьезно.

— Но что может узнать редактор с радио в одиночку, да еще в чужой стране?

— Не знаю. Но у меня там есть кое-какие связи, журналисты, с которыми я познакомилась во время поездки по международному обмену. Начну с них. Я и язык там немного выучила. Посмотрим, что получится… все так странно — никто ничего и слышать не хочет про этих людей, которые умерли, Господи, их же больше сотни… может быть, я ничего не узнаю. Но смогу, по крайней мере, сказать, что попыталась.

Он покачал головой:

— Думаю, это бесполезно. Делались запросы через Министерство иностранных дел…

— Но я хочу, чтобы мы были на связи, пока я там. — Она не обращала внимания на его возражения. — Мне так спокойнее… когда есть с кем посоветоваться. Если вы дадите мне свой электронный адрес.

Он помолчал. В зарослях ежевики у берега свистел и пощелкивал соловей, его трели заглушали гул рефрижератора в Тунхамне.

— Я могу дать и номер мобильного, — сказал Риггерт фон Хаартман.

Жители Фагерё празднуют летнее солнцестояние так, как это делалось с языческих времен. Они украшают крыльцо зелеными ветками. Они поднимают флаг и оставляют на всю ночь. Они едят дары моря и земли: селедку и соленого лосося, свежую картошку и клубнику со сливками; они пьют водку и пиво, а также вино из пакетов, ибо и до острова добираются подобные нововведения. Они разводят костры на берегу и смотрят, как пламя отражается в гладкой поверхности воды, а дым поднимается к светлому ночному небу. Они танцуют на пирсе Тунхамна под аккомпанемент Фриде и Аксмара, и последний, как водится, пьян, а посему орудует смычком с виртуозностью Паганини.

Случаются и драки, и супружеские ссоры, которые всегда заканчиваются тем, что супруга сердито уходит домой. Кого-нибудь рвет за лодочным сараем Готфрида. Если кому не повезет, то заберут в полицию за вождение в пьяном виде. Все это часть традиционного празднования летнего солнцестояния. И девушки Фагерё собирают на лугу девять разных цветков, вплетают в венки и кладут под подушку, чтобы увидеть во сне суженого. А чтобы узнать, сколько осталось ждать свадьбы, девушка должна прокрасться в свинарник и сосчитать поросят: сколько их, столько лет и в девках ходить.

Морские туристы пришвартовались в гостевых гаванях и празднуют в кокпитах, шумно веселится народ и в заполненном до отказа кемпинге Стурбю, и в съемных домиках. Летние постояльцы танцуют вместе с островитянами на пристани в Тунхамне. Элис с Нагельшера приглашает на танец нестарых еще дамочек с материка. Абрахамсон танцует с Абрахамсонихой. Микаэла и Стиг катят коляску с близнецами, на которых Микаэла надела спасательные жилеты — на всякий случай. Исаксон из Бакки, с повязкой на руке, как обычно, следит за порядком.

Мошкара звенит, нервно хихикает птица-перевозчик. Коростель трещит на заливном лугу у Флакан, ее голос напоминает скрип пружин старой кровати. Над лугами поднимается прозрачный белый туман. Спящие в сумерках коровы похожи на коричневые валуны. Жужжание лодочного мотора уносится прочь над ночной гладью Аспшерфьердена. Горизонт на востоке уже светится белым.

Так островитяне по традиции празднуют летнее солнцестояние.

В этом году танцы на пристани в Тунхамне отменили. Шатер и рефрижераторы до сих пор стоят, отгороженные белой строительной пленкой. На Чёркбрантене в трех общих могилах лежат девяносто четыре неизвестных: мужчины, женщины, дети. Земля, которой засыпали последнюю могилу, еще не успела подсохнуть.

— Лучше об этом и не думать, — говорит Микаэла из Улара, выражая настроение многих островитян.

Сплетни-сороки летели над островом: за день до праздника Эльна из Бакки позвонила Микаэле и уже по приветствию Микаэла поняла, что у Эльны есть новости.

— Слыхала, что Советница сбежала от Ко-Дэ?

— Да что ты говоришь?!

И Эльна принялась рассказывать — взахлеб, еле переводя дыхание; слова наперегонки мчались по телефонному проводу от ее губ к внимающему уху Микаэлы. На самом деле Эльна не так много знала, но, как всегда, охотно приукрашивала скудные сведения, делала из мухи слона, варила суп из топора.

— А Ко-Дэ! Совсем голову потерял. Сидит у себя в Эстерграннасе и не знает, куда деваться, — сообщила Эльна. — Она с тех пор, как уехала, даже весточки не прислала.

— Ох-ох-охонюшки… — с готовностью подхватила Микаэла.

— Да еще говорят, что лососевая ферма его скоро обанкротится, — продолжает Эльна. — Мол, рано или поздно не миновать ему этого.

Микаэла вздохнула.

— У Абрахамсона с Бусё с «Калевой» нелады. Стоит на приколе на материке, загружена уже, все готово — а экипаж вдруг возьми да и откажись на юг идти. Говорят, когда они из прошлого рейса возвращались, все море в трупах было, прямо меж них плыли… Ну, Абрахамсон отправился на материк, чтобы Ялле Энруса уговорить. Крику, говорят, было… Тут Ялле и свалился с сердцем…

— Божечки! — ахнула Микаэла. — А теперь-то что с ним, с Ялле?

— В больницу отвезли. Лежит в интенсивной терапии, трубки, да капельницы, да Бог знает что еще… Сидишь тут и думаешь — и с чего это все на нас свалилось?..