Глядя на них, она чувствовала раздражение, удовольствие, благодарность. И думала: каким Граф стал привлекательным. Надежда красит его.

— Сними пальто, дорогая, — сказала Анна.

— Я повешу, — подскочил Граф.

— Я чувствую себя гостьей! — сказала Гертруда.

— Да, ты гостья, только на этот вечер!

Гертруда скинула пальто. Зазвонил телефон. Анна взяла трубку и назвала номер, потом, озадаченная, опустила ее.

— Странно, то же самое было утром: кто-то звонит и, едва я отвечаю, кладет трубку. Уж не воры ли звонят, чтобы проверить, есть кто дома?

— Нет, просто набирают ошибочный номер.

«Он позвонит завтра утром, — подумала Гертруда, — надо будет выпроводить Анну куда-нибудь».

Телефон зазвонил снова.

— Я подойду, — поспешила сказать Гертруда.

Она вскочила, но потом засомневалась, как ей ответить. Однако это была Джанет Опеншоу.

— Да, Джанет, дорогая, я только что вернулась. Обед завтра? Прекрасно… да-да… буду ждать с нетерпением…

— Все жаждут тебя видеть, — сказала Анна. — Мы едва отстояли тебя на этот вечер. В следующем месяце у тебя все ланчи и обеды будут вне дома, засыпали приглашениями. Возле телефона длинный список тех, кому тебе надо будет позвонить.

Я этого не выдержу, — сказала Гертруда. — А давайте сейчас пойдем куда-нибудь втроем. Вы же свободны, Граф? Не хочется сидеть дома. Выпьем где-нибудь, а потом и пообедаем. — А про себя подумала: «Если Тим снова позвонит, не сдержусь, расплачусь».

Анна и Граф растерянно переглянулись.

— А я приготовила такой чудесный обед, чтобы не надо было куда-то идти, — сказала Анна, — кое-что такое, что я научилась готовить, пока ты была в отъезде…

— Раз так, то, конечно, останемся, как это мило, ты очень добра… только не возражаете, если мы не будем отвечать на телефонные звонки? Пойдемте сразу в столовую.

— Уверена, ты хочешь сперва что-нибудь выпить, ведь правда? — предложила Анна.

— Не откажусь.

Бутылки больше не стояли на инкрустированном столике. Анна перенесла их на кухню.

Пока они обедали, до них несколько раз доносился телефонный звонок, даже через две закрытые двери. Шедевр Анны, coq au vin, [104]удостоился всяческих похвал. Вопросы сыпались один за другим. Атмосфера за столом царила радостно-возбужденная, праздничная.

— Так ты была одна во Франции?

— Не все время. Сначала и немного в конце со мной были Манфред и миссис Маунт. Только в последний вечер неожиданно появился Тим Рид и попросился переночевать. Он путешествовал по Франции как художник.

— Тим? — переспросил Граф. — Очень рад, что он куда-то поехал на каникулы.

— Он хотя бы хорошие картины пишет? — поинтересовалась Анна.

— Я как-то купил одну, — рассмеялся Граф, — просто чтобы поддержать его. Она называлась «Три дрозда в паточном колодце»! Ничего в ней не понял, как ни пытался.

— Огромное удовольствие получила от обратной поездки, — сказала Гертруда, — вот только на этот раз Манфред ехал медленно и останавливался у каждого собора! А теперь расскажите, как вы тут жили без меня.

— У Анны болел зуб, — поведал Граф.

— Сейчас уже не болит… — успокоила Анна.

— Бедняжка, ты была у дантиста? Тебе надо сходить к нашему, Сэмюелю Орпену, очень хороший дантист, он в каком-то родстве с Гаем. А как прошло твое уединение? Вы знаете, Граф, что Анна укрылась в Камбрии и жила там в полном одиночестве? Не помню, когда была Пасха. Ты ездила туда на Пасху?

— Да.

— Ходила в деревенскую церквушку?

— Нет.

Гертруда взглянула на Анну. Та была в черном платье, которого Гертруда на ней еще не видела. Она выглядела похудевшей и похожей на птицу, не менее красивой, чем прежде, но осунувшейся, как будто постилась. Верно, постилась. Какие они непостижимые, эти монахини!

— Хотелось бы мне иметь религиозное воспитание, — сказал Граф. — В Польше Пасха — это прекрасное время, народ ликует. Религия так важна. Верующие видят в жизни особое содержание.

— Думаю, — заметила Анна, — у Графа романтический взгляд на религию, потому что он поляк!

— Да, полагаю, в этом поляки очень похожи на ирландцев и испанцев, — поддержала ее Гертруда.

— Вовсе нет! — возразил Граф. — Ирландцам недостает гордости, а испанцам — чувства патриотизма.

— На мой взгляд, ваше чувство патриотизма из разряда мистических, — сказала Гертруда. — Всегда считала поляков людьми не от мира сего, нереалистичными.

— Пилсудский в тысяча девятьсот тридцать третьем году хотел захватить Германию. Или это не реализм?

— Уж не хотел ли он захватить ее в одиночку? — поинтересовалась Анна.

— Нет, вместе с Британией и Францией, только они его не поддержали.

— Были слишком реалистами! — сказала Анна.

— Поляки вечно обсуждают свою историю, — заключила Гертруда, — они как ирландцы. Нам нужно возвратиться в тысяча двести сорок первый год, чтобы понять, на каком мы свете!

— Ты часто возвращаешься? — спросила Анна.

— Нет… но, бывало… Вы не собираетесь в Польшу нынешним летом? — обратилась Гертруда к Графу.

— Нет… то есть… пока еще не думал о планах… на это лето…

— Хотелось бы побывать в стране, где есть город, что и не выговорить: Лодзь. Анна, дорогая, не поищешь нам еще бутылку?

Граф подумал: вот бы Гертруда поехала с ним в Польшу. Возможно ли такое, поедет ли она? В его силах спросить ее, только надо сделать это с беспечным видом, а не с серьезным, будто это важно для него. Конечно, нельзя ничего говорить ей о пожелании Гая — но можно предложить поехать со мной ненадолго. Почему бы не предложить? Похоже, ей это интересно. Боже, я показал бы ей памятник жертвам войны и мемориал в гетто, место, где была Равякская тюрьма и комнаты в старом здании гестапо, и… Потом он подумал, что первые места, пришедшие ему в голову, все печальные или ужасные. Опечалится ли она? Гертруда увиделась ему в скорбной Варшаве подобной Христу, сходящему во ад. Не тот ли это ответ, которого он ждал и не находил? Ответ, событие, слепящий свет. Все ужасное, печальное внезапно соединится со счастливым. Произойдет великий акт спасения. Христос воскреснет.

Он улыбнулся Гертруде; его волосы цвета соломы блестели под яркой лампой, бледное лицо казалось гладким, как слоновая кость, а голубые глаза сияли ясным светом чистой любви и радости. Анна тоже улыбнулась, умиротворяюще, приветливо, обратив к ней спокойное лицо.

А Гертруда говорила себе, что это, наверное, действие вина, но она вдруг почувствовала, что все будет хорошо. Она думала о Тиме. И о Графе с Анной. И что так или иначе, но все будет хорошо.

— Все будет хорошо, — сказала она.

— Все будет хорошо, — подхватил Граф.

— Что бы ни случилось, все будет хорошо, — сказала Анна и засмеялась, остальные засмеялись вместе с ней.

Тим и Гертруда стояли в его студии. По застекленной крыше тихими лапками топотал дождик, сквозь стекло сочился мягкий жемчужно-серый свет. Они смотрели друг на друга огромными глазами, словно видели перед собой привидение. Потом шагнули навстречу и медленно, осторожно обнялись, тесно прильнули друг к другу, закрыв глаза и не спеша с поцелуем.

Тим позвонил в девять утра. Он бы позвонил и раньше, да только не мог отыскать будку с исправным телефоном. Гертруда в этот момент сидела у Анны и уговаривала подругу примерить кое-какие украшения. Ей хотелось, чтобы Анна была чем-то занята, и тут раздался звонок. Она как раз спрашивала себя, что делать со своей жизнью и душой, если не дождется его, когда телефон зазвонил. Гертруда пошла к телефону, закрыла обе двери и, услышав голос Тима, просто сказала: «Где ты? Я сейчас приеду». Тим назвал адрес, и Гертруда опустила трубку. Сказала Анне, что ей нужно повидаться с социальным работником по неотложному делу, выскочила из дому и поймала такси.

И вот они вдвоем. Их окружал космос. Их ограждали стены. Они могли дышать близостью друг друга, видеть, осязать и чувствовать время, отмеряемое ударами их сердец. Было какое-то сладостное наслаждение в молчаливости и медлительности их свидания, и странная, почти загадочная полуулыбка была доказательством, что они не грезят.