Он думал, что всю ночь пролежит без сна, однако мгновенно уснул сном хорошо потрудившегося человека. Словно провалился в глубокий колодец темного восторга без видений. Гертруда тоже думала, что не уснет, и тоже ошиблась. Она быстро уснула, и ей приснилась Анна.
Тим Рид проснулся. Он лежал на спине. Светило солнце, пела птица. Сначала показалось, что он у себя на чердаке над гаражом, там стояли рядом деревья маленького садика, и на них часто пели птицы. Он лежал и слушал птицу, купаясь в глубоком пронизывающем потоке счастья. Он отметил это ощущение счастья и то, как оно необычно, изумительно. Захотелось снова уснуть. Тут его как ударило: он во Франции. Потом: Гертруда.
Он сел и опустил ноги на пол. Прислушался. Тишина. Отчаянно торопясь, вскочил и на цыпочках проскользнул в ванную комнату. В спальне Гертруды была своя ванная, так что он не опасался столкнуться с ней. Он принял душ, побрился, почистил зубы, бесшумно вернулся к себе и оделся. Поток счастья превратился в поток откровенного страха. Он должен выяснить, должен узнать. Но боже мой, Гертруда, наверное, еще спит! Он снова прислушался. Тишина. Он причесался. Его чуть не тошнило от нетерпения и ужаса.
Он подошел к окну. Гертруда в платье цвета кофе с молоком стояла на маленьком лужке среди крохотных голубых цветов, глядя на скалы, чьи обращенные к дому склоны были еще темны, хотя солнце, светившее из-за их спин, уже заливало долину.
Тим не стал звать ее. Он бросился вниз, едва не упав на ступеньках, и кратчайшим путем — наружу через арку гостиной, через террасу. Гертруда повернулась навстречу ему. Он пошел к ней, путаясь в траве цветущего луга, потом остановился, протягивая к ней руки.
— Гертруда…
— Да-да, все хорошо.
— Что хорошо, о чем ты?
— Это еще здесь.
— О боже!.. — сказал Тим. И потом: — Но чтоеще здесь, что ты имеешь в виду под этим?
Утро прошло в совещании. Это слово, «совещание», как нельзя лучше отражает необычайно напряженный, осторожный разговор, который произошел между ними под председательством Гертруды. По ее настоянию не было ни поцелуев, ни объятий, но от этого воздержания спокойствие их разговора было ничуть не менее вибрирующим. Они сидели не в самой гостиной, но друг против друга за столиком в тени сводчатого прохода. О завтраке и не вспоминали.
Они разговаривали, заглушая кажущейся ясностью слов молчаливый хаос невероятного страха. Обоим хотелось успокоить, подбодрить друг друга, сказать: «Все хорошо». В то же время оба были странно, почти стыдливо осторожны, мучительно рассчитывали время, не желая ни слишком торопиться, ни слишком медлить, ни сказать что-то обидное, или возмутительное, или бестактное, или неуместное. Их одолевали глубочайшие душевные сомнения: правильно ли они понимают мысли или желания друг друга. Моментами они запинались и не слышали другого, погружались в ужасное молчание, смятенно глядя через стол. Они должны были понять, что произошло, или пусть пока не понять до конца, не объяснить или уяснить, но просто сделать это возможным, оплетя его сетью обыкновенных слов. И они спорили, едва ли понимая, о чем спорят.
— Прекрасный был миг, когда ты вдруг появился из сумерек в тот, первый, день.
— Думаешь, он был пророческим? Но ведь ты приехала не для того, чтобы увидеть меня.
— И ты не хотел, чтобы я приезжала.
— Это было вечность назад. Мы пережили ночь. Перенесем ли день?
— Нам надо обдумать…
— Лучше не надо. Такого не могло бы случиться на Ибери-стрит.
— Не говори так.
— Представь, что я не взял бы тебя за руку.
— Ты признался, что не мог не сделать это.
— Но представь, что не взял бы.
— Но ты взял.
— Это оттого, что мы здесь.
— Вовсе необязательно оттого, что мы здесь.
— Потом у тебя наступит реакция, я стану тебе отвратителен, ты вдруг увидишь во мне…
— Нет…
— Ты еще в шоке, ты испытала потрясение. Люди в стрессовых ситуациях становятся сами не свои, им изменяет здравый смысл, может пригрезиться, что они влюблены. Под влиянием эмоций они строят иллюзии, совершают роковые ошибки.
— Там увидим.
— Я просто в ужасе.
Гертруда подалась к нему и легко похлопала по руке, как бы говоря: не увлекайся.
— Хорошо, — сказал Тим. Во рту у него стало сухо. — Там увидим. Но у меня такое чувство, что некий бог играет с нами в какую-то игру.
— Ты пытаешься превратить то, что произошло, во что-то другое.
— Но что произошло? Ты не говоришь…
— Тим, я не знаю, что сказать. Но я уверена…
— Извини, откуда в тебе эта готовность ко всему? Я лишь имею в виду, что это так ненадежно, так нереально. Всего этого могло не произойти. Ты еще можешь все перечеркнуть, просто сказав: давай больше не будем говорить об этом, и — прощай.
— Но я не говорю!
— Мне следует быть благодарным, я уже благодарен. Но, дорогая, мы — спим и проснемся. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Тим, перестань, не повторяйся.
— Удивительно! Только сейчас вспомнил.
— О чем?
— В тот день, когда ты купалась в озерце, — кажется, сто лет прошло, — я уснул, сам не знаю как, и мне снился сон, который, проснувшись, не мог вспомнить; так вот, мне снилось, что я обнимаю тебя. Это доказательство.
— Доказательство чего?
— Что здесь, в этом месте, в этом пейзаже что-то есть. Мы с тобой околдованы. Но когда уедем отсюда, чары спадут. Ты увидишь, что я дурак с ослиными ушами. [96]Гертруда, ты обманываешь себя, ты не можешь любить меня, я необразован, неумен, никудышный художник, лысею вот…
— Тим, не надо все разрушать. С нами кое-что произошло. Можешь ты на какое-то время просто подчиниться этому чувству, чтобы проверить его?
— Ты такая храбрая! Знаю, если потеряю то, что возникло между нами, умру. Прежде я существовал без этого, но теперь, когда оно есть, еслионо есть…
— Тим, я не спрашивала, может, в этом и нет необходимости, я только хочу быть уверенной: у тебя есть кто-нибудь… девушка… или…
Обычно ложь соскакивала с губ Тима так быстро, что он не успевал сообразить, что лжет. Сейчас он секунду колебался, прежде чем ответить.
— Нет. Никого в этом роде в моей жизни нет.
— Я рада.
А не следовало бы ему сказать о Дейзи? — засомневался Тим. Нет, лучше не говорить, а то как он объяснит ей отношения с Дейзи, это тут же произведет неблагоприятное впечатление и все испортит. Нельзя упоминать о Дейзи, иначе Гертруде покажется важным то, что на самом деле неважно. По сути, они с Дейзи давным-давно разошлись, это не настоящие отношения. Кроме того, произошедшее между ним и Гертрудой может оказаться сном, и пока нет необходимости решать, что говорить, а что нет.
— Гертруда, я ужасный лгун… — сказал он.
— Ты имеешь в виду?..
— Я солгал, что знаю французский, на самом деле я его не знаю.
— Хорошо, что признался. Я немного научу тебя…
— Не научишь. Нас здесь не будет. Нас не будет и на Ибери-стрит. Нам некуда податься, мы просто не существуем. Мы не можем быть вместе, как это могут реальные люди. Гертруда, я не реальный человек, не полагайся на меня.
— Я сделаю тебя реальным. Надо подождать и посмотреть, что будет, а до тех пор верить друг в друга. Делать нечего, придется.
— О господи! А что мы будем делать, пока ждем?
Тим Рид проснулся. Блаженное ощущение разливалось по телу. Он был наг, влажен от пота. Кругом стояла тишина. Он вдохнул всей грудью и дышать было блаженством. Такого счастья он никогда не испытывал, сказал он себе, никогда в жизни. Ему так хорошо, он такой тяжелый, горячий, влажный, расслабленный. Он действительно существует, и это так приятно.
Тим открыл глаза. Он лежал в своей спальне, в своей узкой кровати, и Гертруда лежала рядом. Она спала.
Судя по свету из окна, день близился к вечеру. Он осторожно выбрался из постели и посмотрел на Гертруду. Спокойное спящее лицо выглядело незнакомым. Женщина в его постели. Он чувствовал изумление, нежность, страх, что она проснется. Сон несколько изменил привычное выражение ее лица, смягчив защитную маску настороженного достоинства, и оно было неопределенным, беззащитным и милым. Густые каштановые волосы разметались по подушке, упали на лоб и лицо, шевелясь от дыхания, прилипли к шее, покрытой испариной. Выступающие ключицы влажно блестели. Светлела пышная грудь. Гертруда с Ибери-стрит, богиня кристального источника вновь превратилась в волшебную деву с каштановой гривой, длинными, густыми сонными ресницами, безвольно раскинутыми руками и уютно поджатыми ногами.
