Не хочу, подумал он про себя, показывать Дейзи «лик», канал. Вообще не хочу ее видеть здесь. И сам не хочу быть ни здесь, ни в каком другом месте. Хочу, чтобы кончился проклятый этот маскарад, хочу умереть.
Упав на кровать, Гертруда снова заплакала. Она плакала тихо, устало, буднично. Сил не было даже на то, чтобы подняться и поискать сухой платок. Тот, которым она промокала глаза, был совершенно мокрым, хоть выжимай. Лицо горело от слез. От горя тошнило и кружилась голова.
После смерти Гая она следила за своими страданиями, видела, что хочет страдать, затем очень постепенно ей захотелось перестать страдать, воспрянуть, захотелось, чтобы проснулось желание жить. Казалось бы, здесь, в месте, где всюду Гай, его мысли и его привычки, его знания и счастье, она так прекрасно держится. Она даже выдержала, не испытав особой боли, когда увидела Тима Рида на велосипеде Гая. И вот тонкая пленка, затянувшая рану, содрана. Прежняя страшная боль вернулась. Теперь она никогда не оправится, думалось ей, это тому доказательство.
Присутствие Тима Рида ее не беспокоило, она, поразмыслив, даже была рада, что в доме кто-то будет, что она не останется в «Высоких ивах» одна. Такого никогда не бывало. Всегда с ней был Гай. Она даже никогда не гуляла одна, только с ним. Больше того, как стало ей ясно сейчас, она всегда боялась тех скал и молчаливых безлюдных мест. Гай оберегал ее от этого страха, как от всех прочих.
Тим был полезен как человек, перед которым необходимо делать вид, будто с ней все в порядке. Было и другое преимущество, проистекавшее из полной сосредоточенности Тима на самом себе. Он был до неприличия неспособен вести себя соответственно ее печальным обстоятельствам, что радовало Гертруду, как и его простодушная поглощенность собственными интересами, полное отсутствие желания утешать, приставать, лезть в душу. Ей было легче от его безразличия к ее несчастью, его бесстыдной способности упиваться окружающей красотой. Подобная эгоистичная жизнерадостность была своего рода убежищем от чужой жалости и заботы. Только теперь, сбежав от этого, Гертруда почувствовала, насколько устала от заботливого любопытства и суетливого сочувствия тех, кто окружал ее, — сочувствия, как она догадывалась, во многих случаях лицемерного. Насколько серьезно Джанет Опеншоу или даже Стэнли переживали смерть Гая? Она просто заставила их задуматься о том дне, когда собственные дети унаследуют после Гертруды деньги Гая. Неудивительно, что Розалинда Опеншоу писала такие чудесные, сочувственные и такие взвешенные письма! Теперь Гертруда могла оценить, насколько семья Гая не была ее семьей. Как бы то ни было, люди всегда находят удовлетворение в несчастьях и горестях других, пока на них самих не обрушиваются жестокие страдания. Разве тронула смерть Гая миссис Маунт, или Джеральда, или Виктора, или (еще одного, кто прислал чудесное письмо) Белинтоя? Сильвия Викс даже и письма не прислала. А Манфред? В кафе, пока Манфред парковал машину, миссис Маунт, болтая о всяких пустяках, проговорилась о том, о чем Гертруда и не подозревала, но миссис Маунт ясно дала понять, что знает это наверняка, — что Гай и Манфред всегда не слишком ладили, что между ними всегда существовало соперничество и недоверие. Гертруда припомнила, что у Гая, особенно когда он заболел, Манфред вызывал раздражение. Возможно, в душе Манфред радовался смерти Гая. Они все были в тени Гая. Его явное превосходство должно было досаждать им. Почему Гертруда воображала, будто они должны любить и почитать его? Они завидовали ему, и его очевидная исключительность внушала им чувство неполноценности. Один Граф действительно любил Гая и действительно переживал его смерть как потерю. И еще Анна, ее дорогая Анна, по-настоящему делила с Гертрудой ее горе, по-настоящему беспокоилась и заботилась о ней. И все-таки даже Анна — как могла Анна не оценить того, что, едва она вернулась в мир, нашелся человек, Гертруда, которая так в ней нуждалась? Она должна была обрадоваться, быть довольной, благодарной, что имеет возможность оттеснить всех других и помогать ей справиться с горем!
Слезы Гертруды начали утихать, она представила себе милое, тонкое, бледное лицо, короткие серебристые пушистые волосы, узкие умные голубовато-зеленые глаза. Блистательная, сильная Анна Кевидж. Какой длинный путь они прошли вместе с того вечера, когда Анна позвонила с вокзала Виктория! Она вспомнила Анну, нагую, с крестиком на шее, входящую в море, как мученица. И как у нее на глазах волны швыряли Анну, били, едва не утопили. И как она бросилась в морскую пену, а огромные волны налетели на нее, намокшее платье облепило ноги, сковывало движения. Те яростные воды слились в ее видении со смертоносными бешеными водами канала и раздувшимся крутящимся трупом собаки, отчего ее горе так внезапно вырвалось наружу.
Дыхание у Гертруды перехватило, пришлось сесть, хватая ртом воздух. Она выжала платок и промокнула глаза. Как ей нужна Анна! Зачем она уехала? Какое суждение она вынесла о жизни Гертруды? Она сказала, что должна побыть одна, одобрила ее поездку в Италию с Манфредом и миссис Маунт. Не кончит ли Анна тем, что вновь похоронит себя заживо в монастыре? Она вспомнила слова Анны, верное лекарство от отчаяния: «Человек всегда может найти силы жить в помощи другим, это всегда дает утешение». Смогла бы я жить так, спрашивала себя Гертруда, если бы Анна покинула меня? Конечно, Анна не покинет меня, я это знаю. Но нельзя же вечно жить, лишь полагаясь на Анну, это будет нечестно по отношению к ней. Я помогла Тиму Риду, утешило ли это меня? Да, немного. А как невероятно легко было это сделать! Кому еще могу я помочь, кого еще сделать счастливым? Кто-то сказал, что у Сильвии Викс трудности, но не сказал, в чем они заключаются. Я могла бы помочь Сильвии. И миссис Маунт. Помочь Графу. Она представила Графа, такого худого, такого прямого, с мукой на бледном лице смотрящего на нее светлыми голубыми глазами.
И тут ее как ударило. Почему Гай сказал ей: «Если решишь выйти за кого-то, выходи за Питера»? Да потому, что хотел исключить Манфреда, уберечь ее от подобного ужасного выбора, не дать ей остановить свой выбор на сопернике! Мысль, что он умрет, а Гертруда окажется в объятиях Манфреда, терзала Гая, была его кошмаром, заставившим наконец закричать: «Я хочу умереть спокойно, но как это сделать?» В действительности он не хотел, чтобы она выходила за Графа. Он просто хотел, чтобы она не выходила за Манфреда.
— Позвольте мне готовить, — сказал Тим. — Я это умею.
Был вечер того дня, когда они увидели черную собаку. Они ужинали в гостиной.
Тим оставил свои переживания в скалах, нашел тенистое местечко и раньше времени устроил себе ланч, поел немного, но выпил все вино, что было в рюкзаке и что оставалось в корзине. Потом уснул. Домой он вернулся в половине пятого и постучал в дверь Гертруды, предлагая принести чай.
Гертруда отказалась, но наконец взяла себя в руки. Встала, умылась. Сняла помятое голубое платье и надела более нарядное спортивное, цвета café-au-lait [95]и с открытым воротом. Критически глянула на свое опухшее лицо, подкрасилась, причесала спутанные после купания и рыданий волосы. Потом глотнула немного виски из фляжки в чемодане и несколько минут сидела в кресле, закрыв глаза. Да, подумала она, Анна права, буду помогать людям, хотя бы деньгами, по меньшей мере. Она подумала о Тиме, его застенчивости, его простительном эгоизме, мальчишеском живом самодовольстве, его трудностях. Тиму так легко помогать. Она заметила, что улыбается. В половине седьмого вечера она спустилась вниз и, плеснув себе еще глоточек, вышла со стаканом на террасу. Там она нашла Тима, наблюдавшего за муравьями. И вот они ужинали вдвоем.
К ужину был луковый суп, кровяная колбаса с салатом из помидоров и местный сыр с травами.
— Сожалею, но ужин опять очень простой, — сказала Гертруда. — Завтра, когда я уеду, у тебя будет возможность готовить самому. Ты должен позволить мне кормить тебя. Ничего другого я не умею. Художнического таланта у меня нет.
