Тим уже позавтракал свежим хрустящим деревенским хлебом с бледным и мягким деревенским маслом и апельсинным джемом из кладовой, запивая все это кофе с молоком. На ланч он прихватил хлеб и масло, баночку паштета, сыр, желтое яблоко и бутылку вина. Все это было в корзинке, а что нужно для рисования — в рюкзаке. Во Францию он, поразмыслив, взял с собой только акварель, гуашь и пастель. Тим вдохнул всей грудью, огляделся, собрал вещи и отправился — через «лужайку», оливковую рощу, через ручей по деревянному мостику в гуще ив и зеленого камыша, между рядами тополей, поднялся на кручу по винограднику и направился к скалам. Поначалу Тим далеко не отходил: так много интересного было возле дома. Он зарисовал смоковницу, узколистые ивы, старые оливы со скрученными блестящими стволами и завесой серебристой листвы. Тополя не удались. Многие импрессионисты сумели передать их прямые гладкие стволы, текстуру коры, их высокие облака дружно трепещущей листвы; но Тим не сумел. Помня о долге, он сразу же попытался изобразить дом, но это тоже оказалось необычайно трудно. Особенность дома заключалась в квадратных окнах верхнего этажа, в том, как башня вырастала из крыши, в живом мягком цвете плотно пригнанных прямоугольных камней, из которых он был сложен, пологом скате крыши и выцветшей черепице. На его набросках дом выглядел каким-то странным и ужасно английским. В любом случае сейчас Тима захватили скалы.

Узкая тропинка, которой он шел, металась из стороны в сторону между стремящимися вверх скалами, непостижимым образом не теряясь среди них. Дом уже пропал из виду. Солнце пекло шею, приятно щекочущая струйка пота ползла по лбу к щеке. Тим взбирался все выше. Внизу в долине пели цикады, а тут стояла тишина, нарушаемая лишь его дыханием да изредка скрипом подошвы, скользнувшей по камню. Вдалеке крикнула птица. Но ее одинокий крик лишь подчеркнул совершенную безжизненность этих мест. Единственные существа, которых он заметил очень рано утром, были кролики, резвившиеся в оливковой роще. То, что он прежде принимал за кости животных, оказалось обломками сучьев с ободранной корой, белыми, гладкими и ровными. Он прихватил с собой несколько. Вблизи камень скал оказался беловато-серым, мелкозернистым, чрезвычайно твердым, с крохотными черными крапинками. Небольшие выступы на его поверхности словно предназначались для того, чтобы хвататься за них. Скалы шли вверх уступами, образуя подобие лестницы, и по этим уступам, перескакивая с одной покрытой дерном площадки на другую, следовала тропа; это была именно тропа, проложенная путниками, хотя места, по которым двигался Тим, были самыми безлюдными, какие он когда-либо видел. Несмотря на оливковые рощи, и абрикосовые сады, и виноградники внизу, вокруг не было абсолютно никакого следа человеческого присутствия. Несколько домов, которые он заметил, все ближе к деревне, оказались брошенными или с заколоченными ставнями, как маленькие крепости: их хозяева были далеко, в Париже или Лондоне. Деревня была довольно многолюдной, но вокруг нее больше никто не жил. Раз, когда он увидел далеко впереди на дороге человека, сердце у него екнуло от страха. Наверху среди скал никого не было, но тропа продолжала вести вперед.

Целью Тима было изумительное местечко, которое он обнаружил накануне, когда уже собрался возвращаться домой. Наступающие сумерки заставили его поторопиться. Он боялся остаться ночью среди этого скалистого безлюдья, да, по правде говоря, он и днем его опасался. Он зарисовал ясень, висевший над неглубоким ущельем. Потом попытался зарисовать необыкновенную скалу. Как уже упоминалось, изобразительное искусство Тим изучал в университете, но, за отсутствием упорства и последовательности, вышел оттуда эклектиком и эксцентриком. Совсем молодым он был под большим впечатлением некоторых горных пейзажей Рёскина. [93]Он думал, что, если одна десятая (сотая) часть его рисунков будет так же хороша, как Рёскина, можно будет считать, что он не зря прожил жизнь (он и сейчас продолжал так думать). Обнаружив (вчера днем), что серые крапчатые скалы почему-то не даются ему, он оставил дальнейшие попытки, вернулся на тропу и стал карабкаться выше, надеясь добраться до гребня, который казался таким близким, и взглянуть (чего он еще не сделал) на долину по ту сторону, на другой пейзаж. Откровенно говоря, он искал местечка, где можно было бы искупаться. Тим любил плавать, это было одно из его любимых удовольствий, когда он жил в Уэльсе, но в последние годы он был практически лишен такой возможности. Ручей возле дома был слишком мелок, хотя обещал что-нибудь более полноводное, и Тим карабкался вверх, ожидая увидеть оттуда, может, прямо внизу, реку с зелеными заводями среди тенистых деревьев. До гребня он не добрался; за тем, что казалось вершиной, открылись другая, дальше еще одна. Но он нашел нечто совершенно неожиданное. Трона в очередной раз оборвалась, на сей раз перед похожим на дверной проем узким квадратным проходом в скалах. Поразмыслив, Тим решил взглянуть, куда он ведет. Опираясь руками о стены, он вспрыгнул на площадку, вроде порога перед «дверью», потом спустился ниже по двум или трем каменным ступенькам. Проделывая все это, он не смотрел вокруг, пока не оказался на ровном месте с неожиданной травой. Тогда он поднял голову и увидел это.

Это было утесом, лицом утеса, и действительно неким необъяснимым образом походило на лицо, вставшее перед ним ярдах в пятидесяти ниже в просвете между скалами. Неровные каменные стены по сторонам заслоняли лучи садящегося солнца, потому там было сумрачно. В дальнем конце расщелины высился утес, отличавшийся от бесконечной зубчатой цепи окружавших скал. Примерно на середине его высоты находился участок заметно светлей окружения и похожий на мраморный, который в неверном свете казался висевшим отдельно. Поверхность камня здесь была более гладкой, словно отполированной, а сам участок был почти овальной формы и испещрен тенями. Он тускло светился, как зеркало. Выше этого пятна утес был темнее и прочерчен очень тонкими, будто карандашными, линиями. Взаимосвязь частей была неопределенной. То казалось, что нижняя, более светлая часть — лицо, а то — голова с короной. То весь этот большой участок выглядел как неразборчивое ужасное лицо. Выше, насколько высоко она уходила, Тим не мог определить, виднелась большая темная неровная черта, скорее всего, большая трещина, в которой росла трава. Откуда-то сверху свешивались длинные пряди ползучих растений. Но больше всего Тима поразило нечто, что он заметил не сразу и что открылось ему, когда он подошел ближе. У основания утеса, под «мраморным» участком находилось довольно большое круглое озерцо с прозрачной чистой водой. Поблескивавшее озерцо было исключительно правильной формы, а края невероятно гладкими — с трудом верилось, что это работа природы. Тим с благоговением смотрел на него. Потом вдруг ощутил абсолютную тишину, абсолютную уединенность этого места, сгущающийся сумрак. Он повернулся и поспешил назад, пробрался сквозь расщелину-вход и помчался, не останавливаясь, вниз по тропе, вьющейся среди скал, по винограднику, аллее тополей, темному мостику, между кривых олив, через поляну, террасу и в дом, зажег везде свет, закрыл и запер на засовы двери.

Сегодня, под ярким утренним солнцем чувствуя себя куда как смелей, он намеревался вернуться к «лику», возможно, даже зарисовать его. Найти его оказалось не так просто, поскольку тропа будто изменилась со вчерашнего дня, прирастила ответвления, потеряла определенность в верхней части, и он открывал новые и отвлекающие чудеса, вроде окруженных скалами площадок, где на миниатюрных лужайках росли маленькие розовые и белые тюльпаны. Наконец, уже думая, что заблудился, и решив подниматься на вершину бесконечной груды скал, он неожиданно увидел в отдалении и ниже знакомую расщелину-дверь и принялся спускаться к ней, тяжело дыша и обливаясь потом. Он протиснулся сквозь проход и мгновенье спустя вновь стоял на уединенной зеленой лужайке перед «ликом».