Не вставая, он натянул на себя рубашку и брюки. Они были еще влажные. Тело болело. К тому же он получил удар по скуле, по лбу и несколько — по макушке. Он осторожно потрогал эти места. Голова болела и кружилась. Глаза воспалились от солнца, так что пейзаж дрожал и как будто покрылся точками. Рука горела и снова начала кровоточить. Саднило сильно ободранное колено. Он перестал радоваться, что жив, и почувствовал себя разбитым и несчастным. Да еще страшно устал и умирал с голоду. Он попытался встать и упал: так кружилась голова. Наконец он все же поднялся на ноги и стоял, держа в руках туфли и носки, не зная, в какую сторону направиться.
Он увидел стену из гладких камней, от которой тек канал, пузырясь у стены подобно ключу: отверстие туннеля было под водой. За стеной простирался нетронутый луг, вдалеке окаймленный тополями и зонтичными соснами. Обернулся к скалам, пытаясь различить в них знакомые черты. Щурясь, он, кажется, узнал в их очертаниях на фоне неба две горбатые, как купола соборов, вершины, запомнившиеся ему по ночным блужданиям, казавшимся теперь такими давними. Он не мог сказать, как долго пробыл в туннеле или как далеко отсюда был другой его конец. В любом случае он хотел уйти от канала. Он решил посмотреть на скалы поближе и пошел босиком по лугу, но жесткая сухая трава колола ступни. Тогда он сел, чтобы надеть носки и обуться. Туфли едва налезали, до ступней, казалось, не дотянуться, и он так устал от этой процедуры, что едва смог подняться. При малейшем напряжении в глазах темнело. Один глаз почти совсем заплыл.
У подножия скал, когда Тим добрел до них, стеной стояли непроходимые заросли молодых дубков, самшита, утесника и ежевики, вперемешку с местной разновидностью камнеломки, которая так переплелась, что некуда ногу было поставить, не говоря о том, чтобы пробраться сквозь эту стену. Однако, пройдя чуть в сторону, он обнаружил узкую тропку, прорубленную в зарослях одним из тех невидимых людей, которые использовали скалы в своих целях. Тропка была некрутой, и ему показалось, что он узнает очертания вершины. Он взбирался устало, медленно; и только теперь неожиданно задался вопросом: куда же он все-таки направляется? И ответил себе, что, наверное, в деревню. Какой переполох поднимется в гостинице, когда он явится в таком виде! Может, заставят показаться врачу? Где его бумажник, где паспорт? Канал почистил его карманы? Он принялся шарить в брюках, но тут вспомнил, что и бумажник, и паспорт остались в пиджаке в гостинице. Впрочем, на что-то он наткнулся в кармане брюк. Это было его обручальное кольцо, которое он снял, когда шел из банка к Дейзи в ее квартирку в Шепердс-Буш. Он снова надел его на палец. Нет, решил Тим, он не пойдет в деревню. Слишком устал, измучен, несчастен. Пойдет-ка он к Гертруде. В конце концов, она ему жена.
Бдительная Анна Кевидж и на сей раз увидела его первой. Она следила за тем, как он медленно спускается через виноградник на другом краю долины. Этим утром у нее было иное настроение. После мучительной ночи она не чувствовала себя такой героически покорной. Позволить Тиму во второй раз уйти — это было бы слишком. Она ногой вытолкала чемодан из-под кровати.
Тим уже едва передвигал ноги, но его воля и решимость крепли с каждым шагом. Он медленно брел через разоренную тополиную рощу, ступая по золотой и серебряной палой листве. Дойдя до мостика, он не стал торопиться и переходить ручей вброд, его нетерпение уже поостыло, а старательно убрал с дороги рухнувший ивовый сук. Он ничего не ждал, не строил никаких планов, просто хотел дойти до Гертруды.
Он, тяжело дыша, поднялся на холм. По вспаханной земле оливковой рощи идти было тяжело, но он не остановился передохнуть. И не смотрел на дом. Тащился, не поднимая глаз от земли. Прошел по сухой желтой траве лужайки перед домом, заросшей чертополохом и растрепанной скабиозой, и одолел последний короткий подъем перед террасой. Наконец увидел под ногами мшистые ступени террасы, усеянные желтыми фиговыми листьями, и только тогда выпрямился и, все еще тяжело дыша, огляделся.
Из дверей гостиной появилась Гертруда. Подошла к нему. Проговорила: «О Тим… милый… любимый… слава богу!..» И обняла его.
— Идемте, быстрее! — сказала Анна Графу. — Соберите чемодан, можно потом привезти его на машине. Пока сложите самое необходимое в сумку, вот, возьмите хоть эту.
Ошарашенный Граф ничего не понимал.
— Но я обещал Гертруде сегодня утром починить балкон…
— Забудьте о балконе, Тим им займется. Ох, да поторопитесь же, нам надо уходить!
— Но, Анна, что произошло?
— Я ведь уже сказала, Тим вернулся, он вернулся!
— Да, понимаю, но…
— Мы уезжаем! Возьмем велосипеды. Пожалуйста, поторопитесь.
Граф в замешательстве сунул бритвенные принадлежности и рубашку в сумку, с которой Анна ходила за покупками, а она поспешно укладывала остальные его вещи в чемодан. Свой она собрала за четыре минуты с того мгновения, как Гертруда обняла Тима.
— Но, Анна, мы не можем вот так взять и уйти… они не умеют водить машину, да и…
— Манфред сможет заехать и забрать их, или машину, или еще как. Он создан, чтобы заезжать и отвозить.
— Но Тим появился вот так… может, он не…
— Не может. Он вернулся. Во всяком случае, не наше это дело — строить догадки. Неужели вы не понимаете?
— Понимаю, но… мы должны поговорить с Гертрудой, спросить ее…
— Мы скажем ей, спрашивать не будем, оставим записку. Ей сейчас не до нас. Она уже забыла о нашем существовании. Она говорит с Тимом. Мы обязаны оставить их одних, мы не можем оставаться, не можем! Лучше уйти без всяких разговоров или объяснений. Да что такого важного нам надо им сказать? Ничего.
— Ох, я прямо не знаю, что делать…
— Делайте, что я вам говорю! Нет, оставьте ваш чемодан здесь, рядом с моим, мы не можем везти их на велосипедах. Положили в сумку все необходимое? А паспорт и деньги?
— Да… что за суматоха…
— Вы пока все проверьте, а я напишу записку Гертруде.
Анна на большом листе писчей бумаги крупными буквами вывела: «ДОРОГАЯ, Я ТАК РАДА! МЫ УЕХАЛИ, ДУМАЕМ, ТАК БУДЕТ ЛУЧШЕ. ЛЮБЯЩАЯ ТЕБЯ, АННА. Р. S.Наши чемоданы собраны, стоят в наших комнатах. Велосипеды оставим в гостинице».
— А теперь идемте, идемте!
Она вытолкала Графа из его спальни. Оставила записку на видном месте в прихожей и, крепко держа Графа за рукав, вышла с ним из дома через арку и повела его к гаражу. Там стояли два велосипеда, мужской и женский. Анна потрогала шины. Они были надуты. Поместила сумки в багажники и дала Графу его велосипед. Она даже положила его руки на руль.
— Поехали, Питер, теперь вы мой, — сказала она, но он не слышал ее, слишком был несчастен.
В гостиной Тим и Гертруда, занятые разговором, смутно услышали странный отдаленный звук. Это смеялась Анна Кевидж.
— У тебя такой вид, — говорила Гертруда. — Подрался…
— Имеешь в виду синяк под глазом?
— Его…
— Не подрался, но что-то в этом роде, я расскажу тебе. Обо всем расскажу.
— Ох, Тим, дорогой, любимый, сердце мое! Я так рада, что ты вернулся…
— Правда? Чудесно. Значит, все в порядке, да, Гертруда, я вернулся, мы снова вместе, и ты больше не прогонишь меня?
— Нет-нет, ты со мной навсегда, не знаю, как я только позволила тебе уйти.
— Я был полный дурак, милая… но я расскажу, объясню…
— Не нужно никаких объяснений, то есть это ни к чему, ты со мной, и этим все сказано.
— Но я должен объяснить, должен, чтобы ты все поняла, раньше ты не понимала…
— А как я могла, если ты попросту убежал?..
— Ты велела мне убираться…
— Да, но я…
— Я был дурак, а еще испугался и чувствовал себя ужасно, потому что ничего не сказал о…
— О той женщине; а как она, ну, как она сейчас?
— Не знаю, я ушел от нее.
— У тебя кровь течет…
— Еще бы не течь. Гертруда, я правда ушел от нее…
