Потом резко обернулся. Почудилось, что на поляне кто-то есть, и он решил лучше уйти отсюда. Он, не оглядываясь, поспешил к проходу в скалах и выбрался на тропинку в траве снаружи. Здесь он сразу оказался в знакомом окружении и точно знал, куда идти. Если идти налево, то спустишься вниз в долину и к дому, если по соединявшейся с ней каменистой тропке — к ульям. Если пойти направо, то тропа поднимется наверх и оборвется у гребня, за которым начинается спуск к каналу. Солнце все еще не встало, и не было смысла торопиться в деревню. Возвращаться мимо дома Тиму не хотелось. Жажда мучила невыносимо, усилившись от вида запретной воды. Он решил свернуть направо и идти к каналу.
Скоро Тим добрался до крутого склона, покрытого слоем мелких камней, по которым скатился в темноте. Нижнюю его часть скрывали свисающие кусты утесника, и прежде, когда Тим бродил здесь, он его не замечал. На самом деле это было русло ручья, камни были мокрые и блестели, хотя бегущей воды видно не было: Сюда слетелась на водопой туча ос. Задрав голову, Тим даже разглядел в далекой вышине один из горбатых «куполов», которые так напугали его ночью. Это место должно было находиться над «ликом». На самом деле участок скал, где он плутал ночью, когда потерял дорогу, был, скорее всего, очень небольшим, и он попросту наматывал круги.
Он дошел до того места, где, чуть выше, тропа кончалась у массивных каменных «ступеней», поднимавшихся к линии перевала. И в этот момент взошло солнце. Он видел всю равнину, разбитую на зеленые квадраты линиями тополей, там и тут блестящие полиэтиленовые арки помидорных теплиц; за равниной голубели далекие горы. Скалы рядом были в лучах солнца очень светлого кремово-голубого цвета и, уходя вправо, сливались с почти бесцветным, но ярким небом, казавшимся таким же серым, как прежде, так что можно было подумать, что тогда ты ошибался, называя его серым, если на самом деле оно столь явно голубое. Каменистый склон обрывался вниз, к узким заросшим лощинам, и на нем торчали молодые сосны, ярко-зеленые, усеянные зелеными шишками, торчащими под разными углами, как украшения на рождественских елках. Дальше шел спуск, покрытый желтой травой, который тянулся до самого канала — стремительной линии воды, сверкавшей в своем неподвижном беге. Мелодично пела одинокая птица, почти как английский дрозд. Тим постоял, глядя на открывшуюся перед ним картину. Потом стал быстро спускаться, избегая зарослей ежевики, задержавших его в первый раз, и скоро он уже бежал по траве к воде. От нетерпения он едва не свалился в поток, но вовремя остановился, распластался на земле, подполз к обрывистому, заросшему густой травой краю и, держась одной рукой за траву, потянулся вниз, пока наконец не удалось зачерпнуть пригоршню ледяной воды и донести до рта. Он долго лежал так, утоляя жажду, медленно, испытывая беспредельное облегчение. Когда же захотел подняться обратно, то обнаружил, что это нелегко сделать. Голова была так низко, а ноги так высоко, что он только и мог, что держаться за траву, чтобы не соскользнуть в канал. Однако, извиваясь, как змея, он все-таки сумел вползти на край берега, а потом и с трудом сесть. Он был совершенно измучен и теперь, когда жажда была утолена, еще острее почувствовал, до чего он голоден и несчастен и как ноет все его тело.
Он сообразил, что находится недалеко от плотины и что бегущий мимо поток шумит по-другому, приглушенней. Он сидел, глядя на беспорядочную толкучку оливково-серых волн, чьи низкие гребешки вспыхивали на солнце. Выгоревший на солнце луг у него за спиной топорщился чертополохом с лиловатыми и желтыми головками и тонкими бледными метелками сухой травы. Но возле воды трава была высокая, сочная и зеленая и пестрела цветами: голубым мышиным горошком, скабиозой и какими-то звездчатыми, похожими на золотой курослеп. Тим думал о Гертруде и Графе и о том, что их сближение было неизбежно и ему было предопределено увидеть их, будто в магическом хрустальном шаре. Сейчас он не чувствовал ненависти. И как он мог ненавидеть ее или его? Блаженных, счастливых, людей из иного мира. Но его снедали злокачественная ревность, и зависть, и глухая злость на себя за то, что он вечно все портит и упускает шанс обрести счастье. Скажут ли деревенские Гертруде, что le peintreбыл здесь, и как она это истолкует? Знают ли в деревне, что он был ее мужем? Неизвестно, да и неинтересно. Его больше заботило, что теперь будет с ним и сможет ли он вернуться к обыкновенной жизни и радоваться простым вещам. Он чувствовал, что предал чистоту своего одиночества. С сожалением понял, что все, приобретенное с потерей Дейзи, теперь утрачено в результате этой катастрофической поездки. Несомненно, позже он узнает об отношениях Гертруды с Графом. Разве он сам не напророчил это, не вообразил, что в некотором роде такой вариант допустим и хорош? Но его дурацкий поспешный приезд сюда, тщательно рассчитанный так, чтобы в качестве кульминации он не в воображении, а въяве увидел их вместе, — вот настоящая каверза злобного бесенка, направлявшего его жизнь. Теперь ясно было, что не следовало ему приезжать. А надо было тихо жить себе на своем маленьком островке безопасности и покоя. Все, что он с такими муками обрел, потеряно, все уничтожено; и, думая о пытках, которые предстоит перенести, он говорил себе, что это будет равносильно смерти.
Он обернулся и посмотрел вверх на графичные слоистые скалы. На фоне синего неба они были цвета египетского серебра. Он удивился: почему это вдруг пришло ему в голову? Наверное, неожиданно вспомнил о матери, у которой был браслет из египетского — так она, должно быть, рассказывала ему — серебра. Он с детства не думал об этом. Он так плохо относился к матери. Тим встал и пошел вдоль канала. Миновал сосновую рощу и без всякой радости увидел ровные грани тесаных каменных блоков, которые в этом месте стискивали канал, сворачивавший направо. Сверкающая яростная вода неслась тут быстрее, от брызг потемнели стены. На выходе из поворота вода вздымалась белопенной приливной волной, а дальше, где дно канала очевидно спускалось к водосливу, лавиной обрушивалась вниз и с усилившимся грохотом билась в ограничительный барьер, перелетала через него и уже плавно текла по уклону к водовороту у его подножия, после чего весь поток исчезал, пригнувшись, ныряя в туннель, переполненный доверху.
Тим стоял перед водосливом, наблюдая за удивительной трансформацией, происходившей с водой, которая, натыкаясь на ребро водослива, в диком прыжке взлетала до верха скальных стен, а потом, гладкая и покорная, бежала по покрытому ярко-зеленой слизью спуску к бешеному пенному столпотворению внизу перед входом в туннель. Он чувствовал себя таким же безумным, таким же саморазрушительным, как эта вода, и непредсказуемым, как ее атомы; и причиной его безумия были страдание и раскаяние. А еще невероятная усталость. Пора было лезть на скалы, оттуда спускаться по тропе в деревню и возвращаться в Англию.
Он вернулся обратно до того места, где длинная зеленая трава и кусты колючей акации нависали над быстрой водой. Мимо с криком пролетела сойка, затем на мгновение села на акацию. Над водой трепетали синие стрекозы. Солнце уже жарило, дул теплый ветер. Взлетел кузнечик, показав мареновые крылышки. Возле сосен плясало облако коричневых бабочек. Все это могло бы дарить радость, но несло печаль, потому что мир был проклят. Тим посмотрел на уходящую вдаль линию бурной серой холодной воды, стиснутой поросшими пышной зеленью берегами. Неожиданно он увидел крупный темный предмет, который поток, крутя, быстро нес к нему. Тима охватил ужас. Что это — тело, утонувший человек, что ему делать? Предмет был пятнистым и крутился в мчащейся пене. Тим смотрел, не отрывая глаз, и наконец признал в нем собаку. Разглядел собачью голову, мокрую торчащую морду. Вода несла большую черно-белую собаку. Тим сморщился, увидев в этом дурное предзнаменование, приняв ее за еще один раздувшийся труп, какой они когда-то заметили с Гертрудой.
Но, когда собака подплыла ближе, он понял, что она не мертвая, а вполне даже живая. Черно-белая псина, очень напоминавшая колли, отчаянно барахталась в безнадежных усилиях как-то уцепиться за крутые травянистые берега. Тим видел, как пес выбрасывает из воды белые лапы к свисающей траве. Еще миг, и его пронесло бы мимо, за поворот, между каменными стенами, швырнуло в водослив, и он утонул бы в туннеле.
