— Ты про Ирак?
— И про Ирак. И про Югославию.
— Да это понятно... Другое не ясно, до каких пор армия в дерьме будет? Где это видано, чтобы солдаты в целях экономии на стрельбах не стреляли, летчики не летали, а танки не ездили...
— Беда в том, Тоха, что для того, чтоб это заметили, нужна война. Я вообще так думаю: как только народ начинает забывать, что такое война, она тут же приходит.
— Метафизика опять?
— Как раз чистой воды прагматика. И еще думаю я, что ордена, о которых ты мечтаешь, отольются большой кровью.
— Ну, любые ордена за кровь дают...
— Ты не понял, Тох, воевать с Россией, даже с тем, что от нее осталось, они не решатся. Они-то прагматики: Наполеона и Гитлера помнят. А вот устроить на нашей территории гражданскую войну, это им по силам, особенно учитывая растущую степень дурости в нашем народе. Ты солдат из роты обеспечения видел?
— Да видел. С такими только в плен сдаваться.
— Вот и жди, когда мы в своем моральном падении пройдем какую-то критическую точку, за которой начнется болевой синдром, заставляющий организм вспомнить, что он живой, пробуждающий волю к сопротивлению.
— Лёх, ты философ. А я думал — без пяти минут лейтенант. Зря, наверное, ты в семинарию не пошел.
— На все воля Божья. Если ты Богу где нужен, то — хочешь не хочешь — там окажешься.
— Ладно, ты не обижайся, я сегодня погрешить намерен.
— Опять к Вике, в самоволку?
— Ну а как еще, товарищ курсант, преодолевать тяготы и лишения воинской службы? Пошли со мной, там с подругой какой-нибудь познакомишься.
— А зачем? Похоть унять?
— Да видел я, как ты в тренажерном зале унимаешь. Все железо переломал.
— Не, Тоха, не пойду, опять же, кто тебя прикроет, если что? Вике привет.
— Эх, Лёха, как был ты монахом, так и остался. Может, тебе после училища рапорт в монастырь подать?
— Может... Кто ж знает. Если в армии дела так дальше пойдут, то лучше в монастырь.
— Ладно, — примирительно сказал Антон, — денежным довольствием поделишься?
— Сколько надо?
— Да чтоб хоть на один цветок хватило. А то стремно как-то... С пустыми руками.
— Бери, сколько нужно, — Алексей кинул другу бумажник.
* * *
Петрович даже не понял, зачем он взял из машины монтировку и через пару минут двинулся вслед за внедорожниками. Так, на всякий случай. Когда подошел к площади, то увидел, что «роверы» стоят у здания администрации. Видимо, общаются с директором шекспировского колхоза. Алексий, между тем, выносил мусор из разрушенного храма. Где-то этот молчун раздобыл тачку и лопату и периодически появлялся с полной тачкой разнообразного мусора в дверном проеме, чтобы выкатить тачку в ближайший проулок, где уже лежал какой-то строительный мусор.
— Вот душа неугомонная, молить-хвалить, — прокомментировал Петрович.
Наверное, в другое время он помог бы монаху в его бессмысленном, с точки зрения всех жителей села, труде, но сейчас вновь почувствовал слабость и озноб.
— Валить надо отсюда, — сплюнул он под ноги, — точно кондрашка хватит, а тут, поди, и кладбища приличного нет.
Он повернулся и медленно пошел в обратную сторону с нелепой монтировкой в правой руке.
* * *
Алексий почувствовал опасность еще до того, как она обрела звук. Объяснить он себе этого не мог, просто продолжал работать. Звук догнал чувство звоном разбитого стекла: это вылетел из окна администрации Леонид Мирный. Надо отдать ему должное: он очень недолго приходил в себя, быстро поднялся, пробурчал что-то себе под нос и побежал по улице. Через пару минут на крыльце появилась четверка крепких парней: двое из них держали под руки изрядно побитого Гамлета, который практически висел между ними, с трудом поднимая голову. Половина лица была залита кровью, которая сочилась ручьем из разбитой брови, губы тоже были разбиты, и по одежде было понятно, что его от души потоптали. Увидев здоровым глазом остановившегося Алексия с тачкой, он буквально взмолился:
— Не смотри, а?.. Очень прошу, не смотри... Уходи отсюда... Это не твоя война...
— О! — обрадовался чему-то лысый: — Ты уже и попа завел? Тебе же муллу надо? Или ты это... Для колхозников своих?
— Че смотришь? — присоединился в группе чернявый, он почему-то с явной ненавистью смотрел на Алексия, словно они с детства были заклятые враги.
— Ахмед, он тебе не ответит, он немой, — сказал Гамлет.
— Немой? — удивился Ахмед. — Как же он с Богом разговаривает?
— С сурдопереводом, — хохотнул лысый, и вся компания поддержала. — Флажками отмашку дает.
— Пусть идет с миром, — попросил Гамлет.
— Да пусть, — не стал возражать лысый.
— Э, подожди, — не согласился Ахмед, — а вдруг именно он кассу Гамлета сторожит, а? Удобно ведь. Попик, никто не обидит...
— Он не поп, он монах, — поправил Гамлет, но тут же получил удар в солнечное сплетение и на какое-то время выключился, пытаясь вдохнуть.
— Рясу одеть и на бабу можно, — хитро улыбнулся чернявый. — Э, поп, иди сюда! Да-да, иди сюда, мы тебе рентген сделаем.
— Да че ты к нему привязался, Ахмед? — засомневался в правильности действий напарника лысый.
— Кила! Ты такой умный, да?! — возмутился Ахмед. — Тут всю деревню строить надо! Сюда иди, монах, ближе иди. Касса где, знаешь?
Алексий смотрел в глаза Ахмеда без вызова, но и без страха. Ахмеду это не нравилось.
— Да ничего он не знает, он только вчера приехал, — пришел в себя Гамлет.
— Ага, и потому уже тачки возит, да? — прищурился Ахмед. — Маме своей скажешь, Гамлет, маме, понял? Она поверит. Ты тихой жизни хотел? Да? Будет тебе тихая жизнь. Деньги давай, мы уедем, будешь жить тихо. Лопату тебе новую купим, землю будешь рыть до старости. Тыкву растить будешь.
— Нету у меня... Я все в дело вложил... — негромко сказал Гамлет.
— Где тут дело? А?! — не поверил Ахмед. — Картошка дело? Подсолнух дело? Может, ты коноплю посадил? Афганку? А? Чума на твой дом, Гамлет! Аппендицит на твой род, Гамлет, кого ты дурить хочешь? Не дашь деньги, мы твоего монаха щас на кресте повесим!
— Он не мой, он вчера приехал, — снова повторил Гамлет, и снова получил удар.
— Иди сюда, монах! Иди, я сказал.
Алексий сделал шаг вперед и увидел протянутую к своему лицу руку. Этого было достаточно, чтобы уснувшая боевая память выстрелила в тело неподконтрольным импульсом. Рука Ахмеда мгновенно оказалась в его руках, он вполоборота рванул ее на себя, и с жутким треском сломал на своем плече.
— Он мне руку сломал!!!
Дикий крик боли из уст Ахмеда заставил кинуться вперед лысого, прозванного Килой, но и он был так же мгновенно сбит ударом в горло и упал, скатившись с крыльца, хватая ртом воздух... Лещ на траве... Еще удар, и следующий противник покатился, увлекая за собой безвольное тело Гамлета. Четвертый успел рвануться к машине, чтобы схватить лежавший под сидением автомат и, передернув затвор, сыпануть чечетку пуль под ноги запоздавшему Алексию.
— Стой! — крикнул он. — На землю, падла! На землю, я сказал!
Но Алексий продолжал невозмутимо стоять, точно эти слова относились не к нему.
— Ты немой или глухой, урод?!
Больше он ничего не успел сказать, потому что на плечо ему со всего маха опустилась монтировка Петровича, проламывая ключицу и увлекая к земле.
— Лежи-молчи, — пробурчал Петрович, поднимая автомат. — Ну надо же, заехали в гости, — посетовал он.
— Зря ты ввязался, — пришел в себя Гамлет и попытался встать.
Алексий протянул ему руку, тот, немного подумав, принял помощь, и встал на ноги. Обрел скрипучий голос и лысый.
— Слышь, монах, я не знаю, кто ты, но ты зря влез.
— Убью, сволочь, — плакал Ахмед.
Петрович вдруг с нежностью посмотрел на автомат и предложил:
— А, может, это... Ну... Мочить-точить... Пришить их тут всех, чтоб проблем не было. Земли много — зароем. А?
После этих слов даже Ахмед притих.
— Они же, падлы, мстительные, мы же их, типа, унизили, — мотивировал Петрович.
