А Кошкин?! Кулибин, мать его! Каким, интересно, он был в детстве. Поди, из тех, что и вашим и нашим… Нормальные Кошкины-Котины танки изобретали. А этот… Целый час Яковлев смотрел на телефон, раздумывая кому позвонить, чтобы ситуация вновь оказалась в его надежных руках. Раньше-то понятно: первому секретарю обкома или первому заму по идеологической работе. А теперь? Губернатору по барабану, ФСБ вмешивается только по заказу Марченко, министр обороны тоже предпочитает разговаривать с последним. Насколько они в курсе всех этих экспериментов? Влезешь, как индюк в суп, сварят и съедят, а кости — дворняжкам.

Так и гипнотизировал телефонный аппарат, подбирая цифровую комбинацию к спокойному и обеспеченному будущему вплоть до солидного памятника на городском кладбище. Но телефон зазвонил сам. Из трубки нагло и уверенно зазвучал уже знакомый Яковлеву голос.

— Вадим Григорьевич! Добрый вечер!

— Кому какой, — буркнул Вадим Григорьевич.

— О! Да вы не в настроении! Но дела не терпят, — Ермоленко настырно напирал, голос его не оставлял шанса на возражения, и сорокасемилетний Яковлев снова вспомнил предупреждающие пассажи мамы.

К сожалению, он не знал, что звонивший ему Ермоленко недалеко ушел от дворовых шестерок.

— Вадим Григорьевич, лучшая защита — это нападение. Уважаемые люди, с которыми, сами понимаете, лучше не спорить, решили, что нам следует уже сегодня взять все в свои руки. Тот, кто может заглянуть в завтра, обязательно кинет нас уже сегодня. У меня к вам огромная просьба, выпишите, пожалуйста, пропуск на мое имя, со мной будут еще три человека, Петр Матвеевич Верхотурцев… — и Ермоленко назвал еще два имени.

— Рабочий день уже закончился, а у меня нет бланков.

— Встретьте нас сами.

Вадим Григорьевич держал трубку, как бокал с ядом. Он окончательно убедился, что только внешне выглядит респектабельным и независимым человеком. Ему захотелось в длительный отпуск. Подумалось вдруг, что это не поздно будет сделать завтра, особенно, если доллары лежат в том же Промстройбанке.

«Тот, кто может заглянуть в завтра, обязательно кинет нас уже сегодня», — повторил себе фразу Ермоленко Яковлев.

— Вадим Григорьевич, мы же с вами партнеры, — вежливо затягивал петлю Ермоленко, — мы сделали ставки, и, либо все потеряем, либо выйдем на новый уровень. Уверяю вас, люди, которые за мной стоят, их поддержка — это практически пропуск в Государственную Думу. Хотите в депутаты?

— Нет, не хочу, у меня более скромные амбиции.

— Любые, Вадим Григорьевич, любые, — подчеркнул Ермоленко. — Ну так что? Вы нас встретите?

— Приезжайте, — и дав отбой набрал другой номер.

— Код 101, - сказал он и положил трубку.

Там, куда он звонил, знали кто и откуда набрал номер.

Накрученные за последние дни нервы вытолкнули Вадима Григорьевича из кабинета, он, некрасиво семеня, спустился на второй этаж и ринулся в хозяйство Кошкина. Как и предполагал, в лаборатории горел свет, и он вошел туда, как хозяин, заставший слуг за мелким воровством.

— Что вы тут делаете? Вы абсолютно посторонние люди на секретном научном и военном объекте. Где Кошкин?

Китаев и Варя, застигнутые врасплох, подскочили. Только что с легкой руки Вари они вписали в кроссворд имя Пуанкаре, на очереди был химический элемент иттрий.

— Покиньте помещение!

— Я не могу этого сделать, — твердо ответил Китаев. — Сергей Павлович просил меня ждать его здесь.

Яковлев посмотрел на него с хладнокровным негодованием. Он готов был к этому ответу. И вообще, пока он спускался к нему вернулось самообладание и решимость. С этого момента он уже разыгрывал свою собственную партию.

— Я вернусь сюда через несколько минут с ребятами из внешней охраны, и, думаю, вам лучше покинуть лабораторию до этого времени. Нарушение внутреннего распорядка налицо. Поэтому лаборатория будет обесточена и опечатана. — Он победно глянул на прибор, генератор которого надсадно гудел на огромном рабочем столе Кошкина. — У нас тут работают с оперативно-тактическим и даже стратегическим оружием, а не кроссворды в обществе девиц гадают.

— Ни фига себе война, — что еще мог сказать Дорохов, наблюдая приближение Бекхана.

— Ви что фашисты-националисты?! Пачаму все должны слушать эти ваши русские песни?! — Бекхан метал молнии, каждому «выстрелил» в глаза и особенно задержался на Дорохове, который привстал.

— Ты потише с фашистами, тут есть офицеры советской армии, — сухо сказал майор.

За дальним столиком у входа встали готовые в любую минуту ринуться в бой земляки Бекхана. Кошкин за рукав усадил Дорохова, Бекхан кивнул своим, и они сели, высокомерно посматривая в сторону конфликта.

— Уважаемый, — заговорил Рузский, — мы просто заплатили сегодня за музыку, что в этом такого?

— Я тоже хочу заплатить! У вас что — капитализм!? Карочи, или вы скажете музыкантам, чтобы они сыграли маю песню, или пайдемте на улицу разговаривать.

Грум при этих словах едко ухмыльнулся, что не осталось незамеченным. Бекхан скривился:

— Что ты лыбишься? Ты думаешь — ты король?

— Слышь, — в голосе Грума зазвучал смертельный холод, — дергай отсюда. Расплодились по всей России, интернационал хренов.

— Что ты сказал? — лицо Бекхана окаменело серым мрамором, ненависть замаячила оскалом из-под вздернутой губы.

— Послушай, Бекхан, — забылся от волнения Дорохов, — никому сейчас не нужны лишние проблемы. — Тебе сказали — иди — заказывай, скажешь музыкантам: мы не против.

Бекхан просверлил Дорохова взглядом:

— А ты, дядя, откуда маё имя знаешь? Мне тоже кажется, где-то я тебя видел?

«О-ё! — подумал Кошкин. — Не только Земля, но и время на ней, соотвественно, круглое. Какой же он навязчивый. Задолбали со своей кавказской честью. Понты сплошные. Вот так и начинается бытовой национализм, а потом драка, а потом ненависть на всю жизнь, а потом война…». И словно подтверждая мысли Сергея Павловича, Бекхан наклонился над их столиком и, брызжа слюной, ядовито прошептал:

— Вы, русские, только водку пить умеете, а ваш Сталин…

— Сталин был грузин, — отрезал Кошкин.

— Тебя я тоже где-то видел. Мы еще пагаварым, — и, прежде чем повернулся, чиркнул себя пальцем по горлу — подписал всем сикир-башка.

Невозмутимый Грум прокомментировал:

— Убитый он мне нравился больше, хотя я видел его всего несколько секунд. Любовь с первого взгляда, наверное.

— Ты некрофил, Вадик, — попытался разрядить обстановку Рузский.

— Этот, по сути, ничего помнить-знать не должен, а у меня такое чувство, что я с ним с детского сада воюю, — включился Дорохов. — Знаешь, Сереж, даже не возникло понимания, что здесь он меня младше. Какого хрена он здесь делает?

— Пляшет, — ответил Кошкин.

Музыканты заиграли какой-то вариант лезгинки, и гордые горцы бросились удивлять народ задорным танцем. Кое-где подпитые советские граждане улыбчиво хлопали в такт музыке, некоторые смотрели с недоумением, другие — с плохо скрываемым недовольством. А горцы плясали так, будто через минуту они вынут из ножен кинжалы и бросятся в атаку.

— Махмуд Исынбаев на халяву, — прокомментировал Рузский.

Когда постоянно ускоряющаяся лезгинка, наконец, оборвалась, танцоры замерли в последнем па, со вскинутыми вверх руками, выкрикнули что-то гортанное, затем поаплодировали сами себе и всем гуртом отправились за свой столик. Бекхан только ошпарил компанию Кошкина презрительным взглядом. Вспотевшие и немного нервные музыканты взяли тайм-аут, и, объявив перерыв, ушли в подсобку промочить горло.

— Всегда найдется какой-нибудь урод, чтобы испортить вечер, — покачал головой Дорохов.

— А не попробовать ли нам советскую проституцию? — подмигнул компании Рузский.

— Секса у нас нет, — вспомнил табу прежних времен Грум.

— Интересно, конечно, но мне как-то не хочется, — смутился Кошкин.

— Да мне, собственно, тоже, просто хотел разрядить обстановку, — признался Владимир Юрьевич.