— Раз там хотят войны, го там они ее и получат, — решил Жорес и объявил о своем намерении выехать в германскую столицу и выступить с призывом ко всем социалистам развернуть борьбу за мир. Германские товарищи очень обижались на него за резкую критику их бездействия на конгрессе в Амстердаме. Вот пусть они покажут себя на деле.

Канцлеру Германской империи Бюлову доложили о предполагаемом приезде Жореса в Берлин. Вообще французские социалисты ему нравились больше, чем свои, немецкие. Он говорил, что социалисты «типа Мильерана, Бриана, Альбера Тома, то есть демагогического типа, постепенно превращаются в разумных государственных людей». Но Жореса он не включал в этот список. К тому же германский канцлер ценил силу красноречивого слова, которым в Германии, по его мнению, пренебрегали. Канцлер решил, что выступление французского социалиста нежелательно.

7 июля Жорес как раз заканчивал подготовку текста своей речи, когда к нему домой неожиданно явился не кто иной, как сам посол германского императора, его превосходительство князь Радолин. Он рассыпался в извинениях и сообщил, что канцлер империи настолько высоко ценит красноречие Жореса и его воздействие на берлинскую толпу, что просит господина депутата не пересекать границы между Францией и Германией.

Итак, Жорес удостоился особой чести: с ним обращались как с великой державой. Но, во всяком случае, нашествие Жореса на Берлин придется отменить. Вот она, хваленая сила германской социал-демократии. Не зря Жорес говорил в Амстердаме, что она не в состоянии провести конгресс Интернационала в своей столице. Оказывается, она не может даже принять одного французского социалиста.

Но выступление Жореса все же состоялось. Правда, в иной форме. 9 июля оно было напечатано одновременно в «Юманите» и в берлинской социалистической газете «Форвертс». Из-за того, что германские власти запретили Жоресу приехать в Берлин, его речь привлекла еще больше внимания, чем если бы она была произнесена. И она заняла важное место в его деятельности. Речь как бы явилась предвестником новой, пожалуй, самой грандиозной политической битвы, которую Жорес вел до последнего вздоха, битвы за мир, против империалистических войн. До этого во взглядах и действиях Жореса были взлеты и падения. Теперь начинается полоса непрерывного подъема, когда он шаг за шагом подымается к наивысшим вершинам своей мысли, влияния я борьбы.

Речь Жореса — горячий отклик на самую важную, самую жгучую проблему той эпохи, да и не только той, на проблему войны и мира. Она показала, что в международную политику властно вмешивается новая великая сила — пролетариат, социализм.

Никогда еще он не охватывал с такой полнотой самую трагическую сторону в судьбе человечества, никогда еще он не бросал столь яркий, ослепительный свет на вопрос о войне и мире. Речь Жореса заслуживает того, чтобы привести из нее хотя бы не слишком обширные выдержки. Вот они:

— Страшная тревога, нагрянувшая вдруг среди полного спокойствия, среди полной безмятежности, напоминает народам и пролетариям, насколько в современном обществе мир хрупок и непрочен. Она напоминает европейскому рабочему классу, всему мировому пролетариату о его долге международного единства и бдительности… Необходимо, чтобы он являлся силой устойчивой, постоянно бодрствующей и бдительной, имеющей всегда возможность контролировать события при их зарождении, наблюдать в зародыше самые первые конфликты, которые, развиваясь, могут вызвать войну.

…Современный мир сложен и запутан. В нем нет никакой надежности и устойчивости. Пролетариат не является достаточно сильным для того, чтобы была уверенность в мире, но он не является и слишком слабым для того, чтобы война была фатально неизбежной.

…Нам предстоит еще громадное дело воспитания и организации. Но, несмотря на все, отныне можно надеяться, можно действовать. Ни слепого оптимизма, ни парализующего пессимизма. Существует уже начало рабочей и социалистической организации, существует зачаток международной совести. Отныне, если мы этого пожелаем, мы можем реагировать на роковую неизбежность войны, которую заключает в себе капиталистический режим.

…Ми, социалисты, не боимся воины. Если война возникнет, мы сумеем посмотреть событиям прямо в лицо, сумеем повернуть их, насколько это в наших силах, к завоеванию независимости и свободы народов, к освобождению пролетариата. Если мы чувствуем отвращение к войне, то вовсе не из-за нервной и болезненной сентиментальности. Революционер готов примириться со страданиями людей, если эти страдания являются необходимым условием великого человеческого прогресса и если путем страданий угнетенные и эксплуатируемые поднимаются к освобождению… Если случится европейская война, то может вспыхнуть революция, и правящие классы хорошо сделают, если подумают об этом; но из нее могут также возникнуть на долгое время кризисы контрреволюции, бешеной реакции, ожесточенного национализма, удушающей диктатуры, чудовищного милитаризма, длинная цепь реакционных насилий и низкой ненависти, репрессий и рабства. И мы не хотим участвовать в этой варварской азартной игре, мы не желаем в этой кровавой игре судьбы подвергать риску уверенность в освобождении пролетариата, уверенность в справедливой свободе, которую обеспечит всем народам полная победа европейской социалистической демократии.

Это всего лишь отдельные фрагменты речи Жореса, в которой пророческий дар, позволяющий ему предугадать события, вызванные первой мировой войной, сочетается с постановкой вопроса об отношении социалистов, пролетариев к войне, о ее связи с революцией. Жорес с исключительной силой утверждает моральное превосходство социализма, его гуманистическую сущность, его исторический оптимизм и благородство. Жорес, признавая неизбежность войны при капитализме, выдвигает революционную тактику борьбы за мир. Его анализ, его призывы крайне динамичны, они зовут к борьбе, они вдохновляют на конкретные действия.

Жорес выражает свои мысли в ярких художественных образах. Вот как он говорит о войне:

— Война — извержение подземного огня, который переливается по всем артериям планеты и который является результатом глубокой и хронической лихорадки человеческого общества.

Жорес разоблачает тактику агрессивной германской дипломатии обмана, лицемерия, шантажа и наглых угроз, определяя ее так:

— Если стремление к сохранению тонкостей переходов характеризует классическое искусство, то ничто не было менее классическим, чем поведение германской дипломатии. Это ария флейты, которая кончилась ураганом.

Подобные образы Жорес щедро рассыпает, украшая свою речь как бы драгоценными камнями. Жаль, что слова Жореса, подобно стихам, многое проигрывают в переводе с французского языка!

Но поскольку мысли Жореса прозрачны как хрусталь, в речи видны и слабые стороны его мировоззрения, его иллюзии, его сентиментальная склонность облагораживать то, что совсем этого не заслуживает.

Он идеализирует Францию и ее политику. Собственно, само понятие «Франция» у него является не конкретным воплощением французского империализма, а поэтическим образом страстно любимой родины. Он говорит, что Франция исключительно миролюбивая страна, что ей нечего советовать сохранять мир. Он идеализирует все действия Франции, ее внешнеполитические союзы, оправдывая отрицательные стороны ее политики воздействием зарубежных сил. Наивный патриотизм порой заслоняет его социалистические и революционные взгляды. Они заменяются либеральными мечтами, утопией, лирическими видениями прекрасных образов, оторванных от реальных фактов.

Марокканский кризис 1905 года не привел к войне. Собственно; трудно сказать, хотел ли кто-либо ее всерьез, кроме, быть может, Вильгельма II и части его окружения. Любопытно, что Германия, запутавшись в хитроумных маневрах своей дипломатии, ничего не выиграла, тогда как Франция смогла продолжать свое проникновение в Марокко.

Конечно, не красноречие Жореса само по себе предотвратило конфликт. Сильнейшим сдерживающим фактором был страх европейских правителей перед революцией. Поэтому всякое проявление активности социалистического движения служило делу мира, особенно если эта активность непосредственно связывалась с международными событиями. Жорес считал такую деятельность важнейшей задачей пролетариата.