— Да, это все сложно, — сказала Юлия. По ее тону казалось, что она действительно знала, как все сложно. Она подошла к буфету, где хранились разнообразные интересные бутылки, налила коньку и принесла бокал невестке.

— От меня будет пахнуть алкоголем, — сказала Фрэнсис.

— Ничего страшного, — возразила Юлия и зажгла огонь под своей маленькой кофеваркой.

Она довольно долго стояла возле нее, спиной к Фрэнсис, которая понимала, что Юлия поступает так из соображений такта, догадываясь, что невестке нужно поплакать. Потом рядом с рюмкой коньяка появилась чашка крепкого черного кофе.

Открылась дверь — без всякого стука: вбежала Сильвия.

— О Фрэнсис! — вскрикнула она обрадованно. — Я не знала, что вы здесь. Юлия, я не знала, что она здесь! — Она стояла нерешительная, улыбающаяся, потом бросилась к Фрэнсис и обняла ее двумя руками, прижалась щекой к волосам. — О Фрэнсис, мы не знали, где вы. Вы уехали куда-то. Оставили нас. Мы подумали, что вы так устали от всех нас, что решили все бросить и уехать.

— Ну что за глупости, я никогда бы так не сделала, — сказала Фрэнсис.

— Да, — проговорила Юлия. — Я думаю, что место Фрэнсис здесь.

Лето тянулось и расползалось; оно дышало медленно, еще медленнее, и время как будто растеклось вокруг мелкими теплыми озерцами, в которых так хорошо плескаться и плавать. Все это закончится, когда вернется «детвора». Те, что не уезжали, почти не занимали в большом доме места. Фрэнсис иногда видела через площадку фигурку Сильвии, растянувшейся на кровати с книгой (Сильвия отрывалась и махала рукой: «О Фрэнсис, это такая чудесная книга!») или бегущей по лестнице к Юлии. Или можно было видеть их обеих, идущих по улице в магазин, — Юлия со своей юной подружкой Сильвией. Эндрю тоже в основном лежал на кровати и читал. Фрэнсис (само собой, чувствуя себя бесконечно виноватой) стучалась к нему, слышала: «Войдите», заходила и: нет, в комнате не было дыма.

— Ну что же ты, мама, — тянул он, потому что все в нем тоже замедлилось, как и ее собственные пульсы и токи, — совсем мне не доверяешь. Я уже не тот курильщик, что несется навстречу своей погибели.

Фрэнсис не готовила. Она иногда встречала на кухне Эндрю, который сооружал себе бутерброд, и он предлагал сделать бутерброд и для нее. Или наоборот, она делала ему. Сын с матерью сидели на противоположных концах большого стола и созерцали плоды лета: помидоры из киприотских магазинов в Кэмден-тауне, лопающиеся от настоящего солнечного света, бугристые и кособокие, но когда нож взрезал их, то пряный и варварский аромат заполнял всю кухню. Они ели помидоры с греческим хлебом и оливками и иногда разговаривали. Эндрю как-то поделился своими планами — ему пришла в голову мысль изучать закон.

— А ты определился, что именно тебя интересует?

— Думаю, я пойду на отделение международного права. Столкновение наций и все такое. Но должен признать, что с не меньшим удовольствием провел бы всю жизнь на диване с книгой.

— И иногда забегая на кухню поесть помидоров.

— Юлия говорит, что ее дядя всю жизнь сидел в своей библиотеке и читал. И, должно быть, писал распоряжения банку о том, какие акции покупать.

— Интересно, сколько у Юлии денег?

— Спрошу у нее при случае.

Летний покой был нарушен одним неприятным происшествием. Однажды вечером, когда Фрэнсис уже легла, Эндрю открыл дверь двум парням-французам. Те объяснили, что они друзья Колина и что он сказал им, что по этому адресу они смогут найти ночлег. Один из них отлично говорил по-английски. Эндрю сносно понимал французский. Они просидели на кухне допоздна, попивая вино и поедая все, что сумели найти, и все это время с обеих сторон шла игра: каждый хотел попрактиковаться в языке другого. Тот француз, что не знал английского, в основном молчал и улыбался. Выяснилось, что с Колином они вместе трудились на сборе винограда, потом Колин ездил к ним в гости, в Дордонь, а затем отправился автостопом в Испанию. Он просил французских парней передать семье привет.

Ночевать они пошли в комнату Колина, расстелив на полу спальники, чтобы не утруждать хозяев с постельным бельем для кровати. Нельзя было и представить более воспитанных и приятных гостей, чем два эти брата-француза, но утром они по ошибке оказались в ванной комнате Юлии. Там оба изучали содержимое шкафчиков, жаловались на отсутствие душа, восхищались обилием горячей воды, пробовали соль для ванн и фиалковое мыло и производили при этом много шума. Было около восьми утра; гости планировали пораньше отправиться в путь. Юлия услышала плеск воды и юные голоса, постучала в дверь — никто не ответил, постучалась снова. Они ее не слышали. Тогда она открыла дверь и увидела двух обнаженных юношей: один растянулся в ее ванне и играет с мыльными пузырями, второй бреется. Последовал взрыв восклицаний, соответствующих ситуации, причем самым громким и частым словом было «merde». [8]Застигнутые посреди утреннего туалета, гости увидели перед собой старую женщину с бигуди на голове, в розовом шифоновом пеньюаре; хозяйка дома обращалась к ним на французском, которому учили ее гувернантки пятьдесят лет назад. Один юноша выскочил из ванны, забыв прикрыться хотя бы полотенцем, а второй стоял, разинув рот, с бритвой в руке. Поскольку было очевидно, что оба незваных гостя слишком ошеломлены, чтобы ответить ей, Юлия удалилась, они собрали свои вещи и скрылись двумя этажами ниже. Эндрю выслушал рассказ братьев и рассмеялся.

— Но откуда она выкопала свой французский? — спрашивали путешественники.

— Должно быть, остался с прошлого века.

— Нет, со времен Людовика Четырнадцатого.

Так они соревновались в остроумии, пока пили кофе, а потом братья отправились искать попутку, которая подвезла бы их в сторону Девона — в шестидесятых годах это было самое классное место после Свингующего Лондона.

Но Фрэнсис было отнюдь не весело. Она пошла к Юлии и застала старую даму не в гостиной, безупречно одетую и причесанную, а на постели и в слезах. Увидев невестку, она поднялась, но слегка пошатывалась. Руки Фрэнсис в очередной раз проявили своеволие, только теперь они не висели, а обняли Юлию, и то, что раньше казалось невозможным, теперь воспринималось как самый естественный жест в мире.

Хрупкая старушка положила голову на плечо более молодой женщины и сказала:

— Я не понимаю. Я сегодня узнала, что вообще ничего не понимаю.

И она завыла — вот уж чего Фрэнсис меньше всего ожидала от Юлии — и вырвалась из рук невестки, упала на свою кровать. И тогда Фрэнсис тоже прилегла рядом со свекровью и обняла ее; та всхлипывала и рыдала. Очевидно, дело было не только в оскверненной ванной комнате. Когда Юлия немного успокоилась, то выговорила:

— Вы впускаете в дом всех подряд.

И Фрэнсис ответила:

— Но Колин тоже останавливался в их доме.

Юлия возразила:

— Любой может так сказать. И в следующий раз на пороге появятся оборванцы из Америки и заявят, что они друзья Джеффри.

— Да, я не удивлюсь, если так и случится. Юлия, но разве вам не нравится то, как эти мальчишки и девчонки просто выходят из дома и бродят по миру — как трубадуры…

Но сравнение, должно быть, оказалось не совсем удачным, потому что Юлия сердито рассмеялась и сказала:

— Уверена, что трубадуры были воспитаны лучше. — И потом она снова заплакала и повторила: — Вы впускаете в дом всех подряд.

Фрэнсис предложила позвать Вильгельма Штайна, и Юлия согласилась.

Тем временем пришла миссис Филби и захотела узнать, совсем как в сказке про медведей:

— Кто спал в комнате Колина?

Ей рассказали. Она была из той же эпохи, что и Юлия, такая же элегантная и прямая, в бедных опрятных одеждах: черной шляпке, черной юбке и блузке; на лице застыло выражение, ясно говорившее: «Не желаю иметь ничего общего с этим миром, который появился и существует без моего участия».

— Да они просто свиньи, — сказала миссис Филби.