Нет, Марусе не хотелось сейчас ни мужа, ни детей. Это не для нее. И ехать по указанному адресу тоже не хотелось. Сначала один заявляет на нее права, потом другой. Да пошли бы они все куда подальше! Надоели! Она свободна. Сво-бод-на. Ото всего и ото всех.

— Девушка, можно с вами познакомиться?

Вот и этот туда же! Познакомиться!

— Нет.

— А куда вы так спешите?

— Еще не знаю. Но спешу.

Она смотрела на картины, выставленные на продажу, и думала: «Мои лучше». Она была в этом уверена, потому что в душе ее всегда было только одно — я лучше всех. И точка. Только бы не оставляло это желание писать, писать, писать… Только это она не могла отдать никому и ни за что, ни за какие деньги, ни за любовь, ни за спокойное, сытое существование. Без творческих запоев жизнь ее просто не имела смысла.

Не поедет она ни в какую квартиру, делать ей там нечего, только сидеть в четырех стенах, зевать, скучать и ждать неизвестно чего. А куда ехать? Пока не ясно. Сама не знает, чего хочется. Может, в следующую минуту возникнет новое желание и заставит предпринять какие-то действия. А пока… Может быть, мороженого?

Она вздохнула и достала из кармана деньги:

— Мороженое, эскимо в шоколаде.

Опять какой-то парень рядом! Поистине, одинокой симпатичной девушке, праздно шатающейся по Москве, просто проходу не дают!

— Девушка, сколько времени, не подскажете?

— Нет.

— Что, часов нет?

— Есть часы. Времени нет.

—: Ох, какая вы, девушка!

— Какая есть.

— Девушка, девушка, давайте, я напишу ваш портрет!

Уличный художник улыбается. Молодой симпатичный парень. Девушке скучно, девушку надо развлечь. Вот тут она и рассмеялась. Портрет? Ее портрет?

— Давай лучше, я твой напишу. За так.

— Какая вы, девушка!

— Что, жалко? Тогда заплачу за то, чтобы написать портрет. Идет?

— Идет! — весело рассмеялся парень.

Маруся села перед мольбертом, взяла в руки сангину и начала работать. Вот так. Еще штришок, еще. Она, Мария Кирсанова, она сама по себе. И не надо жалеть о нескольких потерянных днях, которые были просто наваждением.

— Девушка, да у вас талант!

— Я знаю, — не отрываясь от работы, отмахнулась от парня Маруся. И повторила: — Не верти головой и помолчи, сделай одолжение. Я все про себя знаю.

Капитан Платошин устал, очень устал. В деле Листовых хотелось сегодня же поставить точку, ан нет, пока не получалось. Следователь целый час бился с подозреваемой в двух убийствах Ольгой Сергеевной Старицкой, но та категорически отказывалась признаться в совершенных деяниях. А мотив вот он: стоило только открыть записную книжечку, и получается, что Старицкая Ольга Сергеевна задумала совершить преступление давным-давно, поэтому-то, может, и цианистый калий из лаборатории украла. И нужна ей была одна только ампула, которая, когда время настало, пошла в дело. Но почему именно Нелли Робертовна? Неужели из ревности? Да ведь художник Эдуард Листов умер давно! Что-то в этом деле не стыкуется.

— Когда я пришла в комнату, хозяйка была еще жива, — упиралась Старицкая.

— А как же ампула?

— Мне же надо было забрать поднос! Как вы не понимаете?

— Понимаем. Значит, вы вернулись в комнату еще раз.

— Да, вернулась. Я увидела, что Нелли… Что она умерла. А под столом валяется пустая ампула. Я сразу поняла, что это та самая.

— Та самая? Что значит, та самая, Ольга Сергеевна?

— Которую я… взяла, а потом ее у меня украли.

— У вас? Украли?

— Ну да.

— Да кто же знал, что у вас есть яд?

— Я как-то сказала… одной женщине. Сказала, что в ящичке моего стола лежит яд.

— Замечательно! Сказали, что в ящичке вашего стола лежит ампула цианистого калия. Это называется просто — подсказали. Ведь с умыслом это было, признайтесь, Ольга Сергеевна?

— Я… Не было никакого умысла.

— Ну-ну, продолжайте.

— Да что вы на меня так смотрите! Не докажите! — Ольга Сергеевна попыталась успокоиться. — Она знала, да. Точно знала. Знала же!

— А зачем же вы уничтожили улику?

— Потому что вы бы все равно узнали, что ампула моя. Она специально это сделала, чтобы меня стали подозревать. Специально отравила Нелли Робертовну цианистым калием. А я раздавила ампулу ногой. Машинально.

Почему же с собой не взяли?

— Вы уже вошли в сад. Я просто испугалась и растерялась. Если бы подумать, поступила бы по другому. Но времени подумать не было. И я сделала глупость.

— Хорошо. Кто же из проживающих в доме женщин знал, что у вас есть яд?

И она назвала имя. Вот теперь и думай: случайное совпадение или не случайное? Сколько же в каждой семье тайн! А может, Старицкая и врет. Один раз зашла, чтобы поставить поднос на стол и цианистый калий в чашку всыпать, второй раз убедиться, что хозяйка выпила кофе и теперь мертва.

Капитан Платошин был расстроен. В этом запутанном деле можно рассчитывать только на признание убийцы, свидетелей-то нет. Следователь тоже это прекрасно понимает: эмоции к делу не пришьешь. Оно рассыплется в суде, словно карточный домик, особенно если адвоката хорошего нанять. А у Старицкой Ольги Сергеевны теперь будут деньги, большие деньги. Немного осталось ждать.

Платошин задержался у стола своего коллеги, потянул за уголок лежащую под листом исписанной бумаги фотографию:

— Это что?

— Дамочка одна заявление написала. Мол, дочь у нее пропала. Уехала в Москву, экзамены сдавать в театральное училище, а через некоторое время ее документы по почте пришли. Вот дамочка и заволновалась. А девица-то, небось, с кавалером на юг укатила. А документики просто потеряла, добрый человек нашел, по почте прислал. А дамочка истерику устроила: ах, моя Майя не такая, ищите! Знаем мы, какие они нынче, молодые девушки! Кто позовет, с тем и улетят на курорт. Какие уж тут экзамены! Девица-то симпатичная, вот и приглянулась какому-нибудь богатенькому Буратино.

— Да, симпатичная, — кивнул Платошин. — Майя говоришь?

— Майя, — коллега пододвинул к себе исписанный лист бумаги. — Майя Николаева, девятнадцати лет. Я так думаю, что протянем недельку-другую, она и объявится. В крайнем случае, через месяц.

— Интересно, очень интересно. А где остановилась ее мать?

— В гостинице. А что?

— Адрес, телефон?

— Да зачем тебе?

— Затем. Я знаю, где сейчас находится эта девятнадцатилетняя особа. Та еще оказалась штучка! На курорт, говоришь? Нет, они сейчас в другие игры играют. Молодые, да ранние.

— Да ну! Адрес? Пожалуйста! Слушай, я рад. Эта мамаша упрямая женщина. Сказала, что будет ночевать на лавочке перед управлением, а? Подайте ей Майю, и все тут!

— Но сначала я следователю Байкину позвоню, обрадую. Надо бы еще раз Старицкую допросить. Странная получается история. Странная и запутанная.

И тут телефон зазвонил сам. Дежурный сообщил:

— Андрей Николаевич? К вам тут гражданин просится.

— Какой гражданин?

— Кувалдин. Сергей Петрович Кувалдин. Говорит, с чистосердечным признанием. Пустить?

— Давай.

Платошин положил трубку, удивленно посмотрел на коллегу:

— Этому-то что надо?

— Кому?

— Кувалде. Как вышел последний раз из тюрьмы, так и затих. Вроде как в отставку вышел. А теперь с чистосердечным признанием. У нас там никого недавно не грабанули?

— Спрашиваешь! Две квартиры вчера обчистили. Да на Кувалду не похоже. Почерк не тот.

— Чего ж он так переполошился?

В дверь поскреблись:

— Разрешите?

— Заходи, Кувалда. То есть, Кувалдин Сергей Петрович. Чего тебе?

Протиснулся бочком, присел на краешек стула. Платошин поморщился, посмотрев на испитое лицо бывшего рецидивиста: сдал, опустился вконец. Сидит, трясется, как заяц.

— Дак. Не искали разве?

— Мы? Тебя? Искали, конечно.

— Дак и я подумал. Раз сынка-то убили, вы теперь ко мне. Только я не виновный. Не было меня там.