Башни сохранились до сих пор, как и развалины крепости, построенной арабами в 1100 году на горе Агаты. Время от времени я взбираюсь туда, на трехсотметровую высоту, по тропе, вымощенной крупными булыжниками. Мне нравится воображать, что ее мостили римляне. На полпути к вершине, где я обычно останавливаюсь передохнуть, застрял остов автомобиля двадцатых или тридцатых годов. Сквозь него — я полагаю, что это «испано-суиза» — за прошедшие десятилетия проросло небольшое деревце. Зимние дожди покрыли его потеками ржавчины ярко-алого, как пролившаяся кровь, цвета. Все, что откручивается или отрывается, с него давно сняли, только руль беспомощно торчит вверх, словно символ утраченной надежды. Человек, которому пришла в голову идея подняться по тропе на машине, должен был обладать неправдоподобным упрямством, либо он был непотребно пьян, но добраться до вершины все-таки не смог и бросил автомобиль на полпути. Есть о чем подумать, пока карабкаешься вверх.
Наверху мне всегда становится жутко. Английских солдат, должно быть, сменили фермеры: несколько лет назад здесь еще бродили овцы, теперь и они исчезли. А останки дома выглядят не лучше раскуроченного автомобиля, брошенного на склоне.
Жуткое зрелище: дом, демонстрирующий всем свои внутренности. Вот здесь была кухня, следы сажи на разломанной печной трубе, пятно на стене там, где что-то висело — календарь? Или изображение святого? Место, заполненное отсутствием людей, насквозь продуваемое ветром. Смоковницы, искривленные ежедневной борьбой с северным ветром; засыпанный колодец. Еще одна загадка: отсюда виден весь остров, окруженный морем соленой воды, вкус ее мне хорошо знаком. Кому пришло в голову вырыть здесь колодец? И на какую глубину пришлось продолбить землю, чтобы добраться до пресного источника?
Тем, кто жили здесь, приходилось тратить по нескольку часов, чтобы доехать на ослике до ближайшей деревни. Невероятное одиночество, чудовищная бедность, зато — весь мир лежит у твоих ног. Вдали видны бухты, мыс Каваллерия с торчащим на самом краю маяком, сосновые рощи, луга и поля, далекие фермы, а у южного берега — застывшие на бескрайней, ослепительно синей равнине моря парусники.
Жаждущий думает только о воде. Я взял с собой слишком мало воды и теперь, сидя на краю мертвого колодца, вспоминаю строку из — не помню чьих — стихов: Je meurs de soif au bord de la fontain [5]— «Умру от жажды на краю фонтана». Фонтана я не завел, но колодец рядом с домом имеется. Пересохший колодец, права на который принадлежат мне и ближайшим соседям. Маклер начал с того, что привел меня к нему: в тех местах наличие колодца — важный аргумент в пользу покупки дома. Я заглянул в дыру: каменный туннель уходил в глубину, дно его тонуло в сумраке — но воды не было видно.
Колодец, хотя и считался моим, располагался рядом с соседским флигелем и был давно и безнадежно мертв. Чтобы вернуть его к жизни, нужно было, помимо денег, согласие остальных соседей, которые, само собой, имели право им пользоваться. Братья Хуан и Бартоломео согласие дали, но участвовать в расходах не пожелали. Водой их снабжал живший неподалеку крестьянин, владелец громадого pozo [6], соединенного с их баками трубами, проложенными под землей. С обеих сторон трубопровода открывались краны, засекалось время, и драгоценная влага (на основе почасовой оплаты) наполняла cisternas, служившие для сбора дождевой воды.
Я выходил из положения с помощью водовоза Бернардо и его мула. Мой подземный бак вмещал 4000 литров. Раз в неделю являлся Бернардо, бедняга мул тащил за нам 800-литровую бочку воды. Им приходилось сделать несколько рейсов, чтобы привезенной воды хватило на всю неделю для людей, деревьев и цветов. Бак закрывался тяжеленной железной крышкой, которую я едва мог приподнять. К кольцу на крышке кто-то давным-давно привязал синюю веревку: орудие пытки для человека с больной спиной. А я — коренной горожанин — сдуру добавил к саду, где уже росли кипарис и гранат, пару молоденьких пальм (которые очень быстро превратились в гигантские деревья). Короче, на руках у меня неожиданно оказалось целое семейство растений, требующих заботы. Света им хватало, но вода поступала только от Бернардо, и это был целый ритуал. С колоссальным трудом Бернардо поднимал крышку люка, и мы заглядывали в дыру, затянутую гигантской паутиной — поневоле задумаешься о пауках, попадающих в питьевую воду, странно, что я до сих пор не захворал. Мне запомнились: вечный страх остаться без воды, поднимающаяся крышка, звон железа — когда веревку отпускали и круг падал на место, колоссальное, наводящее жуть пространство под землей и поблескивающие на дне остатки воды, покрытой какой-то подозрительной пленкой.
Сорок лет — большой срок, с тех пор многое переменилось. Но об этом редко вспоминаешь. Бернардо, его мул и тележка с бочкой исчезли. Место Бернардо сперва занял садовник, чье имя я так никогда и не узнал. Мы называли его просто:
Se or, добавляя для определенности «садовник». Он договорился со стариком — владельцем резервуара, и я стал получать от него воду так же, как и соседи. Садовник являлся раз в неделю в неизменной соломенной шляпе, он был глуповат, но безмерно дружелюбен: поливал все, что положено, ворчал что-то себе под нос и выкидывал то, что отстриг или отпилил, за стену, на чужой участок, не входивший в зону моего полива. Совсем забыл рассказать о здешних стенах. Земля на острове каменистая, и много сотен лет назад местные жители поняли, что прежде, чем начать обработку поля, надо выковырять из земли все камни; из них-то и кладутся стены, которые называют здесь pared seca, сухие стены, потому что при постройке не используется ни грамма цемента. На острове таких стен множество, может быть, сто тысяч, и в способе их постройки есть нечто мистическое. Требуется: большая куча камней, два здоровых мужика и тонкая веревка. Камни по размеру все разные, так что хорошо бы подготовить место, где большие камни можно будет разбивать на куски, но чаще всего в этом нет надобности. Все камни, большие и маленькие, сваливают на землю. Мужики натягивают веревку, и начинают ряд за рядом выкладывать вдоль нее камни. Успех работы зависит от глазомера строителей, знания традиционных приемов и интуиции, помогающей пристроить каждый камень на подходящее место. Стена длиною в двадцать, тридцать, сорок метров и толщиной не меньше метра вырастает буквально на глазах. Мелкие камушки внутри стены (их вы увидите, только если она развалится) остаются совсем светлыми, потому что надежно защищены от непогоды. Меж камней живут маленькие ящерки и симпатичные полевые мышки, а из-под стен время от времени вылезают черепахи, но вам никогда не найти дыры, сквозь которую они пролезли. В самую сильную жару черепахи выползают на террасу, всем своим видом показывая, что ужасно хотят пить.
Иногда строители сооружают некое подобие лестницы. Примерно посередине стены два или три крупных камня поворачивают так, чтобы они торчали, но не прямо друг над другом, а наискосок: тогда можно перебраться с одного поля на другое, не обходя стену кругом. С самолета это выглядит удивительно: остров кажется покрытым каменной паутиной, которую безымянные строители — никому не ведомые художники — начали создавать еще до Рождества Христова.
Садовника, носившего соломенную шляпу, сменил Франсиско, великан, не выпускавший изо рта сигару. Он поднимал крышку люка, как перышко, и, отклячив колоссальную задницу, застывал, уставившись в глубь дыры, словно искал там, внизу, ответ на все вопросы мироздания. Собственно, о воде теперь заботился Франсиско. Я знал, что власть принадлежит тому, кому принадлежит вода, но по-настоящему понял это, когда понадобилось поговорить с хозяином воды. В ту неделю как раз прошли дожди, нам не пришлось покупать воду, и мы здорово сэкономили. Так вот, старик не снизошел до того, чтобы увидеться с нами. Вести переговоры он прислал Франсиско, который обычно, стоило уровню воды снизиться до угрожающей отметки, открывал кран под большим кактусом, росшим у окна моего кабинета. Потом шел к резервуару старика и открывал там другой кран. Проходило немного времени, и я слышал, как оплаченная мною вода с шумом стекает в цистерну — звук этот был чудеснее самой прекрасной музыки. Если бак был пуст, концерт длился целый час. Песеты теперь вымерли — вслед за птицей додо, голландскими гульденами и динозаврами, но я до сих пор помню, как отсчитывал медяки и клал их в огромные, корявые ладони Франсиско (этого жеста тоже больше не существует). Через несколько лет с могучей спиной Франсиско приключилась какая-то неприятность, и его сменил внук старика, Стефано, будущий наследник источника природных ресурсов, внезапно упавших в цене год назад, когда местные власти сподобились наконец дотянуть до нашей деревни водопровод.
