— Нет, — ответила я, глядя ему прямо в глаза, — но меня испортила ваша семья.

Он вздохнул.

— Боюсь, так оно и есть.

— А где все остальные?

— Все еще отсыпаются. Представляете, незадолго до того, как вы спустились из своей комнаты, я нашел в чулане для инвентаря спящего инспектора из налогового управления.

Я хихикнула.

— Должно быть, он провел там божественную ночь.

— Да уж, скорее всего он не почувствовал себя очень свежим после пробуждения, но все-таки сумел довольно связно просветить меня насчет финансового положения этого дома до того, как ушел. Мне еще предстоит конфиденциальная встреча по этому поводу с моей мачехой.

— Боюсь, вам придется отложить эту беседу до завтра. Не представляю себе, чтобы она была способна на что-либо вообще сегодня. И, как мне кажется, вам тоже не мешало бы еще немного поспать.

— Я пока не привык к местному времени.

Пришел Колридж и посмотрел на меня блестящими карими глазами, потом положил свою пятнистую лапу мне на колено.

— Если он пытается сказать вам, что у него со вчерашнего дня крошки во рту не было, не верьте ему, — сказал Туз. — Я только что покормил его.

— Он такой славный, — я почесала Колриджа за ушами. — А где Уордсворт?

— Носится где-то. Наверное, за какой-нибудь деревенской сукой.

— Если у вас есть сигареты, пожалуйста, дайте мне одну, — попросила я его. — Я оставила свои наверху.

— Не надо курить, — ответил Туз. — Лучше пойти подышать свежим воздухом. Не хотите присоединиться ко мне и осмотреть окрестности?

— С удовольствием, — заявила я. Это будет новым и очень важным для меня впечатлением о семье Пендла, хотя я и так получила вчера даже чуть-чуть слишком хорошее впечатление от встречи с Джеком.

В кладовке Туз выбрал для меня какое-то старое кожаное пальто Розы из висевших за дверью, взял в руки сверток, и мы вышли из дома через заднюю дверь.

И сразу попали в великолепное лучезарное утро. Воздух был наполнен упоительным ароматом роз. На небе сияло яркое солнце, и мокрая листва сада сверкала миллионами бриллиантиков — капелек воды. В глубоких лужах отражалось синее небо.

Мы прошли через огород, мимо разросшихся кустов крыжовника, чисто вымытых дождем белых и фиолетовых кочанов капусты и старых фруктовых деревьев. Земля вокруг них была усыпана уже гниющими желтыми яблоками, их никто даже и не думал собирать. Потом некоторое время мы шли вдоль остатков живой изгороди, в которой зияли огромные прорехи, заросшие сорняками. Приятно пахло влажной землей и плесенью. На черенке воткнутой в землю лопаты, подставляя свою оранжевую грудку солнечному свету, сидела малиновка.

Наконец сад кончился, мы вышли за ржавые железные ворота и оказались на свободном пространстве. Далеко впереди за долиной и полоской соснового леса просматривался огромный силуэт горы, покрытой ковром травы цвета хаки, гору местами разрывали ярко-красные скалы, поднявшиеся, казалось, прямо из раскаленной преисподней. Колридж сразу убежал вперед в поисках кроличьих норок, его пушистый хвост все время стоял торчком от восторга. Здесь было очень тихо, только изредка откуда-то издалека доносилось печальное блеяние овец и слабый отзвук камнепадов со стороны горы.

— И сколько же этой земли принадлежит вам? — спросила я Туза.

— Около двадцати тысяч акров, — ответил он. — Большую часть земли мы сдаем местным фермерам. Конец наших владений где-то там, за деревней.

Он показал на кучу маленьких серых домиков чуть подальше. Над трубами прямыми столбами поднимался дым, казавшийся золотистым в лучах солнца. Из одного дома вышла женщина в синем платье и начала развешивать выстиранное белье.

— Так красиво, — вздохнула я. — Вы рады, что вернулись домой?

— Еще не уверен. Я не был здесь достаточно долго.

Внезапно мне в голову пришла мысль, что он мне скорее нравится, чем не нравится. Но когда он начал расспрашивать меня, я снова подумала — нет, не нравится, уж больно его расспросы смахивали на собеседование при приеме на работу: давно ли я знаю Пендла? где живет моя семья? чем занимается мой отец? сколько у меня братьев и сестер? почему я не пошла учиться в университет? сколько времени я занимаюсь моей нынешней работой?

— Два года, — вызывающе ответила я. Это должно было показать ему, что я сама хозяйка своей судьбы. — Когда наконец получаешь хорошую работу, то держишься за нее всеми силами. У нас сейчас разброд и шатания, рекламодатели в основном раздумывают, а наши боссы тратят больше времени на заботу об обращении денежных средств, чем на производство рекламы.

— А что делаете вы?

— Я работаю для одного рекламного режиссера. Иногда он, видите ли, не может творить!

Туз, так же как и Пендл, не засмеялся над моей шуткой. А я, почувствовав необходимость хотя бы немножко излить эмоции, поддала ногой поганку и сделала стойку на руках. Колридж нашел ручей и плескался в нем, пытаясь ухватиться зубами за струи воды в маленьких водопадиках.

— Здесь в округе его называют «водяной» собакой, — объяснил Туз. — У него есть одна дурная привычка — возвращаясь домой после такого вот купания, он сразу бежит к кому-нибудь в спальню и начинает сушить шкуру, катаясь по постели. Так что во избежание неприятных инцидентов запирайте свою дверь получше.

Я рассказала ему про дело Пендла об изнасиловании.

— Да, он все сделал отлично. У меня есть вырезки из американских газет.

Даже находясь за границей, Туз внимательно следил за всеми публикациями в прессе.

Потом он начал терзать меня вопросами о британской политической сфере. Вот тут я совсем села в лужу. Я даже не смогла вспомнить, кто был сейчас министром труда и занятости, а уж о балансе затрат и выплат бюджета никогда не имела ни малейшего представления.

— Я не интересуюсь политикой, — сердито сказала я. — Там все слишком быстро меняется. А какое мне дело до финансовых кризисов? И вообще, сегодня утром меня меньше всего занимают события в Палате Представителей.

Его темные глаза целую минуту изучающе меня рассматривали.

— И никогда не интересовались? — спросил он. Чувствовалось, что это его последний вопрос на эту тему.

— Ничем не могу вам помочь. Если у вас есть желание поговорить на серьезную тему, обратитесь к профессору Коуплэнду, — огрызнулась я и пару раз сделала гимнастическое колесо. Но это не прибавило ясности моей голове.

Мы прошлись по большому кругу. За холмами уже показался дом. Мы пересекли густую рощицу серебристых берез и вышли к конюшне. И, если сам дом был в довольно запущенном состоянии, то здесь не было заметно никаких следов упадка. Все постройки были выкрашены в ярко-синий цвет, двор чисто выметен, а лошади в загонах прекрасно вычищены и, сразу видно, находились в прекрасной форме. Ощущалось, что в течение нескольких последних лет здесь ничего не менялось. И совершенно невозможно было усомниться в искренней радости старого мистера Брэддока при виде Туза. Он взял у Туза принесенный сверток и повел нас показывать конюшню. Он, видимо, стеснялся ковылять рядом с нами на своих кривых ногах, поэтому сразу предложил нам покататься на лошадях.

— А это кто-то новенький, — сказал Туз, останавливаясь перед великолепной гнедой кобылой, мрачно смотревшей из своего загона и рывшей копытом соломенную подстилку.

— Мистер Джек купил ее для молодой миссис Малхолланд прошлым летом, — пояснил мистер Брэддок. — Она может брать барьеры лучше, чем любая другая лошадь, которую вы когда-либо видели. Но у нее мало моциона и она сейчас в плохой форме.

Потом мы направились в паддок посмотреть на пони. Пузатенькая чалая лошадка тут же подскочила к нам, начала шумно сопеть и тыкаться в ладонь Туза большим влажным носом.

— Ее зовут Колокольчик, — сказал Туз, нежно почесывая лошадку за ушами. — Мы все учились кататься на ней, когда были маленькие. И только Господь Бог знает, сколько ей сейчас лет.

Только я наклонилась, чтобы сорвать для нее пучок травы, как пара сильных рук схватила меня за талию. Я пронзительно вскрикнула и рванулась вперед. Лошадка вздрогнула, мотнула головой и легким галопом поскакала прочь.