Он отправился обедать на набережную в маленький ресторанчик, где бывал уже не раз. И очень неплохо пообедал, учитывая наставшие времена. Впрочем, Шарли ел немного, но всегда пил хорошие вина. Хозяин шепнул ему на ушко, что у него сохранилось немного настоящего кофе. Шарли закурил сигару и почувствовал, что жизнь прекрасна. Нет, конечно, не совсем так, жизнь не была прекрасной, как можно было забыть о поражении Франции, о страданиях и унижениях, которые неизбежно всех ожидали, но она была прекрасной для Шарли, потому что он принял ее такой, какой она была, не оплакивал прошлого и не пугался будущего.

«Что будет, то будет, — думал он, — меня это мало заботит…» Он стряхнул пепел с сигары. Свои деньги он перевел в Америку, теперь они были заблокированы, и значит, налоги ему уменьшат, а то он и вовсе не будет их платить. Франк еще долго не поднимется. К тому дню, когда он сможет получить свое состояние, оно увеличится чуть ли не вдвое. Что же касается текущих расходов, то он постарается свести их к минимуму. Продавать и покупать золото уже запретили, и на черном рынке за него давали бешеные деньги. Шарли с удивлением подумал о паническом шквале безумия, который чуть было не подхватил его: неужели он собирался покинуть Францию и намеревался жить в Португалии или в Южной Америке? Кое-кто из его друзей так и поступил, но он, слава Богу, не был ни евреем, ни франкмасоном, подумал он с брезгливой улыбкой. Он никогда не занимался политикой и, значит, не видел оснований, почему бы его стали беспокоить — спокойного безобидного человека, который никому не причинил вреда и любил на этом свете только фарфор. Он признался сам себе, что секрет его счастья среди всех этих потрясений таится в любви к фарфору. Живое подвластно времени, оно смертно, он не любил его и был прав, что не женился, не завел детей… Господи! Все вокруг поддались на обман, он один сохранил мудрость.

Немыслимое намерение переселиться в другую страну возникло у него под влиянием необычайной, почти безумной мысли: ему показалось, что за несколько дней переменится все, что жизнь превратится в ад, станет непроходимым ужасом. И вот, пожалуйста… Похоже, ничего не переменилось. Он стал припоминать священную историю и описание земли перед потопом: как же тогда-то было? Ах да: люди строили, женились, ели, пили… Но Святое Писание не досказало все до конца. Там следовало еще добавить: «Воды после потопа схлынули, и люди снова начали строить, жениться, есть и пить…» Впрочем, люди не так уж и важны. Нужно сберечь произведения искусства, музеи, коллекции. Чем была страшна Испанская война? Тем, что разрушила столько шедевров. Сейчас главное — спасти замки, особенно те, что расположены на Луаре. Будет непростительно… Но вино за обедом было так хорошо, что Шарли настроился на волну оптимизма. Впечатляют и руины, великолепные бывают руины. В Шиноне, например, значительнее всего выглядит зал без потолка, его стены видели Жанну Д'Арк, а сейчас там птицы вьют гнезда, и в уголке цветут дикие вишни.

После обеда Шарли решил немного пройтись, но нашел, что улицы выглядят уныло. Непривычная тишина, отсутствие автомобилей и повсюду огромные красные полотнища с черными свастиками. Перед дверями молочной столпились женщины, ожидая своей очереди. Для Шарли это была первая война. Толпа показалась ему мрачной. Он поспешил к метро, единственному действующему виду транспорта, собираясь заглянуть в бар, куда обычно заглядывал в час дня или в семь часов вечера. Оазисы благоденствия — вот, что такое бары. Цены в них высокие, посетители — богатые люди в возрасте, ни мобилизация, ни война их не коснулась. Какое-то время Шарли сидел один, но к шести часам появились и другие старинные завсегдатаи, все прекрасно себя чувствующие, здоровые, невредимые, цветущие, сопровождая прелестных, ухоженных, умело подкрашенных женщин в очаровательных шляпках.

— Но это же он! Это же Шарли! — восклицали они. — Вы не слишком устали? Когда вернулись в Париж?

— Париж ужасен, не правда ли?

И сразу же, словно встретились они после самого обычного мирного летнего сезона, затевался легкий оживленный разговор, где касались всего, но ни на чем не задерживались — «скользите дальше, не сосредотачивайтесь», [4]называл такие беседы Шарли. Среди множества новостей он узнавал, что одного молодого человека убили, другого взяли в плен, и говорил:

— Да не может быть! Подумать только! А я и не знал. Как это ужасно! Бедняжки!

Муж одной из очаровательных дам находился в плену в Германии.

— Я регулярно получаю от него письма, нет, он не чувствует себя несчастным, он скучает, и это понятно. Надеюсь освободить его в ближайшие дни.

Слушая, принимая участие в беседе, Шарли все больше оживлялся — к нему вернулось его хорошее настроение, ненадолго омраченное видом пустынной парижской улицы, но окончательно умиротворила его шляпка, которую он увидел на только что появившейся в баре женщине; все вокруг были одеты изысканно, но с подчеркнутой простотой, говоря: «Сами понимаете, сейчас не до нарядов, во-первых, денег нет, во-вторых, не то время, я донашиваю старое», — но новая гостья с лихостью, отвагой и бесстыдством счастья щеголяла рыжей вуалеткой на золотых волосах и восхитительной новой шляпкой — маленькой, чуть больше тарелки, из соболя. Едва увидев эту шляпку, Шарли просветлел. Времени было уже много, а он до ужина намеревался еще заглянуть к себе; пора было уходить, но расставаться с друзьями не хотелось. Кто-то предложил:

— А не поужинать ли нам вместе?

— Чудесная мысль, — горячо откликнулся Шарли.

И тут же предложил маленький ресторанчик, где так хорошо сегодня пообедал, — он был из породы кошачьих и привязывался к месту, где с ним хорошо обошлись.

— Придется снова ехать на метро. Какая гадость! Метро отравляет жизнь, — пожаловался он.

— У меня появилась возможность достать бензин и разрешение на вождение автомобиля. Я не предлагаю вас отвезти, потому что пообещала дождаться Надин, — сказала женщина в новой шляпке.

— Как же вам это удалось? Как отрадно, что у вас это получилось!

— Да, получилось, — улыбнулась она.

— Так, значит, увидимся через час или час с четвертью.

— Заехать за вами?

— Нет, спасибо, вы очень любезны, но ресторан от меня в двух шагах.

— Будьте осторожны, на улицах хоть глаз выколи. Они требуют неукоснительного исполнения правил.

«В самом деле, сумрачно», — отметил Шарли, выбравшись из теплого, ярко освещенного погребка на темную улицу. Шел дождь в этот осенний вечер, а Шарли так любил парижские осенние вечера с отсветами огней на горизонте. Но сейчас вокруг, будто в глубине колодца, сгустились темнота и мрачность.

К счастью, устье метро было рядом. У себя Шарли застал мадам Логр, она еще не закончила уборку и подметала с сосредоточенным и сумрачным видом. Зато гостиная сияла. Шарли решил поставить свою самую любимую севрскую статуэтку — Венеру с зеркалом — на лакированную поверхность столика «чиппендейл». Он вытащил статуэтку из ящика, освободил от шелковой бумаги, в которую та была обернута, и залюбовался. Когда он понес ее к столику, в дверь позвонили.

— Посмотрите, кто это там, мадам Логр.

Мадам Логр отправилась к двери, вернулась и сообщила:

— Сударь, я рассказала, что вы ищете себе прислугу, и консьержка из шестого посылает вам эту женщину, которая ищет места. — Шарли пребывал в нерешительности, и она прибавила: — Это очень достойная особа, она работала горничной у госпожи графини Барраль дю Же. Потом вышла замуж и оставила работу, но теперь ее муж попал в плен, и она вынуждена зарабатывать себе на жизнь. Господин может сам убедиться.

— Хорошо, пригласите ее войти, — распорядился Ланжеле, ставя статуэтку на одноногий столик.

Женщина держалась достойно, спокойно и скромно, создавалось впечатление, что она хочет понравиться, но избегала заискивания. Сразу было видно, что она вышколена и служила в хороших домах. Крупная, сильная. Про себя Шарли поставил ей это в упрек, он любил сухощавых горничных; этой на вид было лет тридцать пять — сорок, самый лучший возраст для служанки, возраст, когда уже не ищут своего счастья, но хватает сил и здоровья на добросовестную работу; одета она была скромно, но изысканно, скорее всего, платье, пальто и шляпка достались ей от бывшей хозяйки.