Отец прошел по каменным плитам, отодвинул толстый железный засов и ободряюще кивнул Сьюзен, но она даже не заметила.

За дверью он чуть было не споткнулся о неожиданное препятствие, перегородившее проход.

— Что за черт? — воскликнул он.

Сьюзен без особого любопытства подняла голову.

— О Боже!

Отец рассматривал вещь с подозрительностью, свойственной деревенским жителям. Это или подарок дьявола, или работа высших сил. Прошло несколько минут, прежде чем он победил суеверия, внес новый предмет в дом и поставил на стол перед Сьюзен.

Это была колыбелька — маленькая, простенькая детская кроватка, вырезанная из дуба. Сьюзен Фаулер безучастно посмотрела на неизвестно откуда взявшуюся колыбель, а потом ее лицо осветила улыбка:

— Это подарок для малыша.

На следующее утро Николас Брейсвелл первым делом высказал свои претензии Кричу.

— Ты, должно быть, ошибся, — отпирался тот. — Меня вчера не было в «Куртине».

— Но я видел тебя собственными глазами.

— Ты меня с кем-то спутал, — горячо защищался актер. — Меня вчера вообще не было вблизи Шордича.

— Тогда где ты был?

Крич вызывающе замолчал, сжав губы. Николас не отставал:

— Ты должен был быть здесь, Бен.

— Мне никто не говорил…

— Я сам тебя предупреждал, при свидетелях, так что не стоит притворяться, будто и этого не было. Костюмер ждал тебя, а ты так и не соизволил появиться.

— Я… не мог… — Он бросил на Николаса сердитый взгляд, а потом протараторил заранее заготовленную историю: — Я ходил в таверну «Ягненок и флаг». Вообще-то я зашел туда в полдень пропустить стаканчик, но встретил старых приятелей. Ну, поболтали, выпили. Время пролетело незаметно. Не успел я и глазом моргнуть, как заснул прямо за столом.

— Не верю ни единому слову! — заявил Николас. — Придется оштрафовать тебя за прогул, Бен.

— Что ж, штрафуй.

— Шиллинг.

Актер ошарашенно замолчал. Шиллинг — это слишком много для человека, который получает в неделю всего в семь раз больше. У Крича была куча долгов, и он не мог себе позволить расстаться с такой огромной суммой. Но Николас был непоколебим.

— Ты сам виноват, — подчеркнул он. — Когда ты изменишься? Раньше я покрывал тебя, Бен, но пора положить этому конец. Десятки актеров мечтают о работе в труппе. Если так и дальше пойдет, мы возьмем кого-то вместо тебя.

— Не тебе решать, — проворчал Крич.

— Предпочитаешь обсудить этот вопрос с мистером Фаэторном?

— Нет, — ответил Крич после некоторой заминки.

— Он бы дал тебе пинка под зад несколько месяцев назад.

— Я отрабатываю свое жалованье.

— Да, отрабатываешь. Когда ты здесь. А не когда шляешься по кабакам или тайком ходишь в «Куртину».

— Это был не я!

— Я не слепой, Бен.

— Прекрати называть меня лжецом.

Крич вскинул кулаки, но благоразумие взяло верх. Угрозами от суфлера ничего не добьешься.

— Шиллинг, Бен.

Бенджамин Крич рискнул бросить на Николаса еще один недовольный взгляд, после чего ретировался в дальний угол гримерки. Разговор отрезвил его во всех смыслах слова.

Сэмюель Рафф, издали наблюдавший за перебранкой, подошел к Николасу.

— Что случилось, Ник?

— Да как обычно.

— Перепил?

— Перепил и заврался. Я средь бела дня видел его вчера в «Куртине», а он все отрицает.

— Ну, возможно, у него есть веская причина. Ты где его видел?

— Он говорил с актерами.

— Вот и ответ на твой вопрос. Он просто не хочет раскрывать свой секрет.

— Какой еще секрет?

— Я не говорил об этом, поскольку думал, что ты знаешь… — Рафф посмотрел в сторону Крича. — Бен Крич некоторое время выступал с труппой Банбери.

Пока в гримерке обсуждали прошлое и будущее одного актера, в комнате наверху сгущались тучи над головой другого. Ни разу подготовка нового спектакля не обходилась без вспышек злобы Барнаби Джилла, однако сегодня он превзошел самого себя. Эдмунд Худ отнесся к истерике спокойно, но Лоуренса Фаэторна капризы Джилла все больше и больше раздражали. Джилл исступленно мерил комнату шагами, клокоча от ярости:

— Он не достоин выступать с «Уэстфилдскими комедиантами»!

— Почему же? — поинтересовался Худ.

— Потому что я так сказал!

— Ну, одного твоего слова недостаточно, Барнаби.

— Он плохо работает!

— Неправда, — возразил Худ. — Сэмюель Рафф, наверное, единственный из временных актеров, кто работает хорошо. Он относится к выступлениям серьезно, влился в коллектив и поладил со всеми.

— Только не со мной.

— Он опытный актер.

— В Лондоне полно опытных актеров.

— Но не все они заслуживают доверия, как Рафф.

— Он должен покинуть труппу.

— Почему же?

— Мне он не нравится!

— Рафф будет рад это слышать, — ухмыльнулся Фаэторн. — Ну же, Барнаби, не стоит так горячиться по пустякам.

— Я серьезно, Лоуренс. Он вздумал перечить мне и должен за это поплатиться.

— Почему бы тебе не вызвать его на дуэль? — предложил Худ.

Джилл пресек шуточки коллег, со всей силы бросив стул об пол. У него раздувались ноздри, он бешено вращал глазами, словно конь в горящей в конюшне.

— Хотелось бы напомнить вам, что труппа многим мне обязана, — начал он. — Несмотря на постоянные искушения, я хранил верность «Уэстфилдским комедиантам». Мне много раз предлагали выгодные контракты, но я всегда отказывался, наивно полагая, что здесь меня ценят.

— Мы слышали эту речь и раньше, — раздраженно отмахнулся Фаэторн, — ничего нового.

— Я не шучу, я говорю абсолютно серьезно.

— Тогда позволь и мне ответить абсолютно серьезно, — Фаэторн навис над Джиллом, уперев руки в боки. — Мы оба знаем, кто является настоящим яблоком раздора. Юный Дик Ханидью.

— Поосторожнее, Лоуренс, не забывайся!

— Я беспокоюсь за судьбу мальчика. — Лоуренс предостерегающе поднял указательный палец. — Я не из тех, кто сует свой нос в чужие дела. Живи и жить давай другим — вот мой девиз. Но в этой труппе все обязаны неукоснительно исполнять одно правило, и ты отлично знаешь, какое. С учениками — ни-ни! Я все сказал.

Барнаби Джилл был оскорблен до глубины души. Он медленно пошел к двери, на пороге выпрямился во весь рост и произнес с нескрываемым презрением:

— Все, я не намерен более спорить с вами. Выбор прост, джентльмены.

— Выбор?

— Один из нас должен уйти. Или Рафф, или я!

И он театрально захлопнул за собой дверь.

Джордж Дарт часто задумывался о своей нелегкой судьбе. Он был крошечного роста, да еще самым юным среди смотрителей сцены, поэтому на него взваливали самую неприятную работу. Любой член труппы помыкал беднягой, как хотел. Больше всего на свете он ненавидел, когда его отправляли в Сити расклеивать афиши. Очень утомительное занятие. Джорджа травили собаками, дразнили дети, толкали прохожие, донимали торговцы, а пуритане хмурились при виде ярких объявлений. Кроме того, следовало опасаться воров и хулиганов.

Но на этот раз его ждало новое унижение. С пачкой только что отпечатанных, еще пахнущих краской афиш «Победоносной Глорианы» Джордж начал нелегкий путь по Чипсайду, наклеивая плакаты на каждый столб и забор. Пришлось идти через рынок, протискиваясь сквозь толпу, что было особенно неприятно, учитывая его маленький рост. Наконец, после долгих часов упорного труда, Джордж наклеил последнюю афишу на стену таверны «Девушка и сорока» и направил свои маленькие стопы обратно, размышляя по дороге, влачит ли кто-то в этом мире столь же жалкое существование, как он. Его всегда куда-то посылают. Джордж никогда не сидит на месте, а мотается то туда, то сюда. Только придешь — сразу отправят куда-нибудь еще…

Его мысли были грубо прерваны, когда он повернул за угол и пошел по улице, на которой расклеил довольно много афиш. Большую часть из них сорвали, оставшиеся разрисовали. Джордж поежился, представив себе невеселую перспективу докладывать о произошедшем. Его еще раз отправят на улицу со свежими афишами, и снова придется переживать все мучения. Джордж заплакал навзрыд.