— Глинская всех презирает, высмеивает, работа культсектора запущена, когда я предложил повести класс на кинофильм, получивший международную премию, на «Андрея Рублева», она заявила, что фильм модный, но фальшивый, и нечего тратить на это время. Было это, Глинская?

— Было! — с вызовом сказала Антошка, и Наталья Георгиевна укоризненно покачала головой.

— И еще вспомните, как она заявила, что Любовь Яровая не женщина, а робот, что ей больше нравятся герои «Дней Турбиных»…

— Ну и что из этого? — крикнул Пушкин, но Наталья Георгиевна стала еще строже смотреть на Антошку, а Кирюша тут же добавила:

— Да, она девочка не очень организованная, я поручила ей делать политинформацию, а она только живым уголком занималась, от всего остального отказалась…

— Очень тревожное явление вскрыл Ланщиков, — сказала Наталья Георгиевна, — я даже не уверена, что такой можно давать характеристику для поступления в институт…

— Да чего его слушать! — вскочил вдруг Митька с яростью. — Влюбился в Глинскую, а она ему от ворот поворот. И сводит счеты!

Антошка повернулась в нашу сторону, но смотрела не на него, а на меня. Она уже не раз так смотрела, странновато, точно что-то хотела сказать, попросить, и глаза ее потемнели.

Наталья Георгиевна спросила Антошку, что она думает о словах Ланщикова.

— Не собираюсь оправдываться! — Она пожала плечами. — Думайте, что хотите, много чести отвечать такому…

— Много чести… — протянула Наталья Георгиевна, — да ты не уважаешь не только товарищей, но и учителей…

— В суде принято, чтобы человеку доказали его вину, а он не обязан оправдываться… — нахально перебила Антошка, и Наталья Георгиевна пропела:

— Ах, ты уже и Уголовный кодекс выучила? Предусмотрительно…

И тут вскочила Варька Ветрова.

— Да что же это получается? — У нее даже голос задрожал от возмущения. — Мы вдруг стали разбирать Глинскую, которая никогда ничего плохого не делала, из-за Ланщикова, от которого можно ждать любую пакость?!

Она крутила во все стороны головой, как нырок, я вчера видел этих птиц по телевизору и сразу заметил их сходство.

— А вы молчите?!

Многие стали опускать глаза.

— Что, трусость заела, страх за характеристику?!

Антошка опять на меня оглянулась, долго смотрела, точно гипнотизировала, потом тряхнула косой, она ее уже давно стала носить за спиной, без прически, и уставилась на Варьку, не мигая.

— Спорить о доброте и черствости вы можете, а за человека заступиться лень?!

Варька разошлась, глаза блестели, брови прыгали, порозовела. Все-таки огневая девчонка, иногда ей море по колено.

— Помните. Наталья Георгиевна, как мы хотели исключить Ланщикова из комсомола, когда он счеты сводил чужими руками, вы не дали. Говорили о жалости, о перевоспитании, а теперь считаете — он исправился?

— Во всяком случае, он стал принципиальным человеком, чего нельзя сказать о вас, Ветрова.

Наталья Георгиевна расцвела на глазах. Ей бы в кино сниматься, живой ангел с золотыми волосами, вместо этого она сказала, что наш класс давно ей не нравится, он высокомерный, снобистский, с душком…

Антошка тут же стала демонстративно обнюхивать соседей, и в синих глазах Натальи Георгиевны блеснули грозовые искры.

Спрашивается, зачем зря нарываться? Ведь Наталью Георгиевну не переделать, она человек прозрачный. С первой минуты знакомства любому ясно, что школу она не любит, учеников ненавидит, учителей презирает. Одно мне непонятно, зачем она у нас сидит? Ведь по образованию она химик. Саша Пушкин сказал, что, наверное, она из честолюбцев-неудачников. Ученая не получилась, вот и цепляет всех, кто способный.

Как-то Кирюша спросила в классе:

— Что вам надо для счастья?

И Лисицын ляпнул:

— Чтоб в школе не было Натальи Георгиевны.

Она его два часа отчитывала.

А больше всего завуч злится на директора нашего, на Зою Ивановну, которая не дает ей развернуться. Но с Зоей Ивановной ей не справиться, руки коротки. С ней нам определенно повезло, не во всякой школе директор — летчица, да еще Герой Советского Союза. В прошлом году в День Победы как надела она все свои ордена, мы закачались!

Потом я снова вслушался в монолог Натальи Георгиевны.

— Ну не буду влиять на ваше решение, я надеюсь, что в этом классе найдутся здравые головы… — Потом она нежно всем улыбнулась и выплыла, как Снежная королева, оставив после себя холодину.

Короче, Глинскую в бюро не ввели, а после уроков, когда я решил подойти к Антошке и поздравить, что она легко отделалась, она задрала голову и ядовито сказала:

— Ах, наш умненький-благоразумненький Барсов! Решился подойти к прокаженной не на глазах администрации?!

И такая ярость билась в ее глазах, что я просто обалдел. Что я-то ей сделал? Другое дело — Ланщиков. Потом, правда, дошло, что она ждала моего выступления, но почему я должен за нее заступаться? Сама в их компанию полезла, со мной не советовалась, сама и расхлебывай!

Потом она выскочила из школы без пальто, и Митька побежал за ней, передал пальто, что-то сказал, но она пальто не надела, а пошла по улице, неся его на руке. Бешеная тигра, а не девчонка! А чего злится? Никто Ланщикова всерьез не принимает, а если из-за характеристики, так тебе нечего паниковать. Наталья Георгиевна не будет портить отношения с родителями Глинской. У нее же отец — фигура!

Сегодня на урок Осы явилась Наталья Георгиевна. У нас положено, что утром, если учительница приходит, а нянька забыла открыть класс, она бежит, находит ключи и открывает его. А мы стоим и ждем и очень довольны, потому что иногда так пол-урока проходит.

Первый урок был Осы. Подошли мы к нашему кабинету — заперто. Она спокойно отошла к окну и стала в него смотреть! Сначала никто ничего не понял, а потом Рябцева вежливо напомнила, что у нас урок.

— Да? — удивилась Оса. — А почему же вы не в кабинете?

— Но он заперт…

— Что же делать?

— Надо поискать ключ…

— Мне? — Оса усмехнулась. — Я учитель, а не девочка на побегушках. До сих пор я считала, что подготовить помещение к уроку обязанность старосты или дежурных.

Рябцева подошла к девчонкам, стала шептаться, и тут появилась Наталья Георгиевна. Она поинтересовалась, что случилось. Оса ей объяснила, что не может начать урок в запертом кабинете.

— Так почему вы не искали ключ? — спросила Наталья Георгиевна.

— Потому что это не моя обязанность, — спокойно пояснила Оса.

В общем, прошло пятнадцать минут урока, и когда мы наконец вошли, Наталья Георгиевна спросила:

— Можно я у вас посижу, послушаю, вы, кажется, Горького повторяете?!

Все шло нормально, но тут вдруг Ланщиков спросил:

— Марина Владимировна, а вы лично любите Горького?

Стало тихо, всем было интересно, как она выпутается, она же всегда от нас требовала искренности, честности… Я даже дышать перестал, загадал, если не соврет, значит — человек.

— Нет, не люблю. Могу перечитывать только «Клима Самгина», когда на душе плохо, когда люди раздражают. Эта вещь лечит меня от пессимизма, герои настолько омерзительны, что я осознаю прелесть реальной жизни…

Наталья Георгиевна ничего не записывала и только кивала головой, точно клевала что-то по зернышку, как канарейка.

— Но я никому не навязываю свою точку зрения. Во-первых, потому, что Горький — достаточно сложный и крупный писатель, чтобы его воспринимать только с точки зрения «любит — не любит». Во-вторых, потому, что категоричность в литературе — признак ограниченности и дурного вкуса…

Мы потом на перемене напали на Ланщикова. Стрепетов даже назвал его провокатором, а он сказал, что Осе наплевать на Наталью Георгиевну, она ученая и может на нее не обращать внимания.

— А если бы она была рядовой учительницей, думаешь, соврала? — спросила Варька Ветрова.

— А то нет, — Ланщиков скривил губы, — будет она с начальством играть в правду-матку?!

К ним подошла Дорка Чернышева. Она так много болела, что на нее смотрели как на новенькую.