И тут я почувствовал, что мое сердце бьется гулкими толчками. Я совсем позабыл о том, что у меня есть сердце.
В комнате было тихо.
Я обернулся.
Диана лежала в постели. Белая простыня.
Я задул свечку. Растворил окно и впустил в комнату ночные звуки.
Вдали, за вершинами сосен шептало море. Маленький теленок пощипывал травку на светлом лугу. В кустах пиликали на скрипках кузнечики. Стрекозы пересчитывали шишки на соснах. Ночные бабочки дразнили луну. В плечо вцепилась летучая мышь и ультразвуковым голосом рассказывала о своих приключениях…
Время бежало. Словно атомные часы, я ощущал миллионные доли секунды.
И потом зазвенел ее смех серебристым колокольчиком, тихим серебряным колокольчиком.
Досказав одну историю, нетопырь, захлебываясь, принялся тоненько цедить следующую, пока в плечо не вцепился другой нетопырь, прогнал первого и сказал: чего ты, болван, стоишь — иди!Сейчас, сказал я, еще только капельку…
Нетопырь ущипнул меня за ухо, и я пошел.
Я шел через комнату. К стулу, на котором лежало ее платьице салатного цвета.
Чего ты медлишь! — сипел нетопырь. Я снял кеды и джинсы, рубашку. Я был на пляже. Иди же, иди, опять подгонял он и бил меня крылышками по голове, и в комнате не стихал перезвон серебряных колокольчиков.
Я плыл сквозь лунное море и сквозь миллионы водорослей ее глаз. Нетопырь вцепился мне в волосы и шептал: да-да, смелей, смелей. Но я теперь его не слушал, и он улетел, я даже не заметил когда.
Я чувствовал, что мир становится все меньше и меньше.
Я стоял подле нее.
Ее губы были слегка приоткрыты.
Из белого скользнула золотистая рука, как лиана, коснулась моего колена и сказала, чтобы я сел. Я был пугливо-чуток, словно олененок, готовый в любой миг дать стрекача, хоть я и знал, что не побегу никуда.
— Я люблю тебя, — чуть выдохнул я.
— Я знаю. — Она странно так засмеялась и погладила меня по щеке, точно я был ребенок… Из-под простыни взвилась другая лиана, обе они нежно обвились вокруг моей шеи…
— Поцелуй меня, — сказала она.
Я поцеловал ее очень осторожно, но тут ее губы прильнули к моим, обожгли, сбили дыхание… Я почувствовал ее колени, когда она пошевелилась, на лопатках почувствовал ее руки, чувствовал свои ладони под ее плечами, ее шелковистые волосы на моих руках. Нас разделяла тонкая ткань, но тем не менее я ощущал ее всю, когда ее грудь под белой простыней прикасалась к моей…
Мир становился все меньше, мир звезд и планет, мир Магеллана и Колумба. Исчезли континенты и города, остались Саулкрасты, но и они тут же пропали, море испарилось, со стен мастерской исчезли картины, черт посшибал луну и звезды, осталась лишь она, ставшая теперь вселенной, как один-единственный цветок, принадлежащий мне, около которого может виться только пчела-медуница.
Приди, приди, шептала она, теперь уж не медли. Лицо к лицу, грудь к груди. Мы целовались, как обезумевшие, мы ласкали друг друга, наши горящие тела сплелись и запылали одним факелом во тьме ночи. Ты краса моя, солнце мое, вселенная моя, жизнь моя, ты стала мною, моим лицом, руками, ногами, моими глазами и губами, ты для меня все, газель моя в песках пустыни, моя антилопа, мой цветок, я хочу умирать рядом с тобой и смотреть в глаза твои, они словно два синих озера, что такое я рядом с тобой, ты свет моих глаз, солнце на зорьке, я буду петь для тебя, как Бенджамино Джильи и Энрико Карузо, я буду целовать твои ноги — пусть они наступят мне на сердце, я растоплюсь как льдина в пустыне Сахаре, и ты сможешь выпить меня и утолить жажду, я люблю тебя, люблю, люблю, люблю, и никто не в силах отнять это у меня…
И руки мои, и губы были больше не в состоянии ощущать ее, так необъятна была моя любовь, я переполнен медом и подлетаю к ней, а ты Цветок, да, пела она, а ты Пчела Медуница, да, пел я, я полон меда, я сладок, сладок, сладок, прекрасная моя Медуница, пела она, моя золотая пчелка, меня переполняет нектар, я как гранатовое семечко, налитое соком, любимая моя, мой цветок, моя орхидея, далия и розочка дикая, моя маргаритка и ромашка…
IV
Улыбаясь, улетало лето.
Солнечные и пасмурные, дождливые и ветреные дни сыпались бешено быстро, словно морские камушки из горсти.
Мы покрылись золотистым, как еловые шишки, загаром. Глаза прояснели в морской волне на все долгие годы вперед. В них сияет солнце лета.
Настало первое сентября.
В воздухе веет едва ощутимым холодком осени. Это приятно после жаркого лета.
Я иду в школу.
Когда я иду в школу после долгого перерыва, то никак у меня не получается прийти вовремя. Всегда опаздываю. Опять услыхал звонок, едва взявшись за ручку парадной двери.
Но коридоры полны ребят. Все разодеты, на лестнице тоже толкучка, а цветов просто пруд пруди, смех, говор, шум стоит такой, будто около каждого уха садится по реактивному самолету.
У меня, правда, цветов не было. Где ты, то время, когда первого сентября я шел с портфелем в одной руке и букетом в другой!
Староста класса Петерис помахал ключиком, вставил его в замочную скважину, и наш одиннадцатый классввалился в свое помещение.
— Иво! — окликнул Фред.
— Фред! — крикнул я. — Скорее занимай последнюю парту!
— Паула! Где твой конский хвост?! — простонал Илвар.
— Пришпилила лошади в цирке! — рассмеялась она.
— Даже парты покрашены!
— Осторожно! Осторожно! Проверьте, не прилипает ли!
— Антон! Раскрой окно! Напусти-ка свежего люфта!
— Кто знает, сколько сегодня уроков?
— Первый Тейхмане!
— А потом собрание в зале, и все!
— Эдгар! Яко! Где вас носит?! — закричал я, когда они появились в дверях. — Давай скорей занимайте лавку впереди нас!
— Боже мой, до чего же цветы стали дорогие! — верещала Паула.
— Первое сентября! Первое сентября!
— Лови! — рявкнул Яко и через весь класс запустил свой портфель прямо мне в руки.
— На кой дьявол ты приперся с котомкой?!
— Сармите! — улыбался я. — А ты здорово загорела за лето.
— Черное море! Черное море!
— Привет, Фред!
— Чао, Райтис!
— А ты за лето округлился ничего себе!
— Надо ведь жирку прикопить на зиму! Говорят, будет холодная!
— С каждого по пятиалтынному на цветы для Тейхмане!
— Я разорена, разорена до копейки! — голосила Мара, вытряхнув из кошелька монету.
— Антонио! Антонио! Отвори окно пошире!
— Эдгар! — орал я. — Ты у парикмахера не был больше года!
— И не пойду, еще десять лет не пойду! Да смотри, у всех во-о-о какие гривищи!
— Эй, ребя! — крикнул Петерис. — По случаю последнего первого сентября надо устроить раут!
— Дело правильное! — отозвался Фред.
— А как дамы? Что будет с дамами?! — воскликнули в один голос Анастасия с Дагнией.
— Ура, ура! — Криш барабанил по столу кулаками. — Вместе с барышнями!
— Во будет колоссально!
— На природу, только на природу!
— По два пузырька на нос! — завопила Сармите и запустила отломившимся цветком гвоздики мне в лицо.
— Ешь те в плешь! — заорал я и гвоздику прижал бровью к глазу. — Я Одноглазый Джо Гвоздика! На пустой глаз полагается добавка!
— Эй, ребята! Кто вручит Тейхмане цветы?! — попыталась перекричать класс Паула.
— Питер! Питер!
— Классный староста!
— Да надоело мне уже! — отмахивался Петерис, но Паула не стала слушать и сунула ему в руки пук гладиолусов.
— Комсомольское задание!
— Давай мне, Пит! — взревел Фреди. — Я такой сплету веночек, что Тейхмане не сообразит, куда его девать.
— Где Тейхмане?! Уже десять минут прошло после звонка!
— Сматываемся!
— По домам!
— Илвар, гони пятнадцать копеек!
— Ослы и ослицы! Умолкните! Идет! Идет! — завопила Мара и захлопнула дверь класса.
— Кто идет?!
— Дин Рид с губной гармошкой!
— Тейхмане! Тейхмане!
Открылась дверь, и вошла наша классная руководительница. В мгновение ока рты позакрывались, все повскакивали со своих мест, но Тейхмане не возмутил шумный кавардак, царивший в классе.
