— Петя! Петя! Помогите! — воплю я от ужаса. Не знаю что делать, как вытаскивать собаку из этого зеленого оцепления — я же с голыми ногами, в шлепках. Шакира голосит почти по-человечески, рвется ко мне. Все прибегают. Дедушка в грубых сапогах расчищает косой путь к несчастной собаке и отвязывает ее. Мы уезжаем. Ярослава на заднем сидении с забинтованной Шакирой. Дедушка с бабушкой на опилковом островке машут нам вслед. Я мысленно спрашиваю их: «Неужели дом и сад вам дороже жизни?» «Дом и сад — это и есть вся наша жизнь», — взглядами отвечают они.

За те несколько часов, что мы провели в деревне, грунтовка сильно заросла. Машина продирается по туннелю шириной в полтора метра. Листья борщевика цепляются за дверцы, огромные белые зонты стучат по крыше. Не терпится поскорее попасть в Питер, где еще нет такого засилья этих растений.

Борщевики словно исполинские воины стоят плотно плечом к плечу вдоль дороги. Мы въезжаем на насыпь. Ее склоны сплошным ковром покрыты борщевиком. Яблоку некуда упасть, и сколько хватает взгляда — всюду борщевик. Наша машина утлое суденышко в зеленом безжалостном море, терпеливо ожидающем новые жертвы. Я словно вижу, как листья борщевика наливаются ядовитыми соками, и почти слышу шелест стремительно растущих побегов. Петя инстинктивно прибавляет скорость.

Я чувствую, что в глазах и в горле начинает щипать. Петька кашляет.

— Мама, мама! Мне плохо! — пищит Ярослава.

Я вспоминаю слова какого-то дядьки по телевизору о том, что борщевик выделяет летучие аллергены.

— Езжай быстрее, — говорю я Петьке.

— Не могу, глаза слезятся, не вижу ничего.

— Мама, Мне дышать тяжело!

Петька заходится в приступе кашля. У меня тоже слезятся глаза, и в горле появляется ком, который растет с каждой минутой. Петя кашляет без остановки. Мы тащимся с черепашьей скоростью. «Петя, пожалуйста, быстрее!» — кричу я. Но он только кашляет. Мне кажется, что на шее затягиваю веревку. Сквозь слезы я вижу только борщевик. Судорожно вдыхаю отравленный воздух. Неужели это конец? В отчаянии оборачиваюсь. Шакира еле слышно поскуливает. Ярослава уже не хнычет. Она лежит с закрытыми глазами и дышит со свистом, ее лицо синеет.

Внезапно Петя прекращает кашлять. На несколько секунд в машине наступает полная тишина, даже радио замолкает, слышно только как бьются об машину и сочно хрустят, погибая под колесами, борщевики. Я поворачиваюсь вперед и холодею от ужаса, потому что мы едем по самому краю насыпи. Каких-нибудь несколько сантиметров — и кювет. А там нас поглотит ненасытное море борщевика.

— Петя, ты что… — но фраза моя обрывается. Петя опустил голову на руль. Похоже он без сознания.

Все происходит в считанные секунды, хотя кажется, время остановилось. Кружится голова, но я понимаю, что не имею права сдаваться — ведь у меня Ярослава. Она должна жить.

Хватаю бутылку с колой и лью Петьке на голову. Он тут же поднимается и хрипит: «Ты что, сдурела?! Панель зальешь!». Выравнивает машину, дает газа и мы наконец-то выезжаем на асфальт, сдерживающий ряды борщевика.

Я перелезаю на заднее сидение, бью Ярославу по щекам, она приходит в себя и плачет. Мы несемся в Питер.

Я смотрю из окна кофейни на людей в скафандрах. Они идут колонной, шагают в ногу. Военные? На плече у каждого громоздкая железяка. Бармен Саша утверждает, что это огнеметы. А позади них беззаботно порхает девушка в ярком летнем платье.

Здесь в кофейне кажется, что ты в параллельном мире: по ту сторону человеческих страстей, мировых событий и катаклизмов. Трудно представить, что где-то огромные территории захвачены борщевиком, и гибнут люди.

Нам казалось, что в каменных джунглях мегаполиса безопасно, но ненасытные мутанты готовы захватить каждый кусочек земли. В парках, скверах, садиках, на клумбах, на газонах — везде, где есть хоть сантиметр земли, настойчиво прорастают побеги борщевика. А ведь всего пару недель назад мы и представить не могли, что так все измениться. Сегодня не пришла уборщица. Я боюсь, не стала ли она жертвой новой напасти.

Звоню «работорговцу», так я и моя сменщица Ирина зовем поставщика узбекских уборщиц. Работорговец уже обрусевший узбек, он помогает своим вновь прибывшим сородичам с оформлением документов и устройством на работу, после чего ежемесячно взимает часть зарплаты. В своем роде продюсер. В наших кофейнях все уборщицы — узбечки. Русские не выдерживают даже месяц, а узбечки работают каждый день или ночь по четырнадцать часов без выходных. Потом на родине покупают квартиры. Работорговец сообщает, что нашу Лейлу задержала милиция, но он скоро ее освободит и привезет.

День набирает обороты. Моя сменщица Ирина с сегодняшнего дня в отпуске, и я осталась за главного. Под моим руководством двадцать человек персонала, включая двух ночных и одного временного дневного админов.

Говорят, что скоро грядет череда сокращений, так как посетителей становится все меньше. Люди боятся лишний раз высовываться на улицу из-за этого мутировавшего борщевик. Но многие продолжают приходить — голод, он, конечно, не тетка, хоть потоп, хоть землетрясение, а кушать хочется. Да и не только из-за желания удовлетворить животную потребность приходят, люди цепляются за свои привычки, чтобы сохранить иллюзию контроля над ситуацией. Некоторые «заедают» стресс сладким.

Когда я подсчитываю средний чек, продажи приоритетных позиций и продуктивность, подходит официантка — стажер с испуганными округлившимися глазами. Она говорит, что парень за третьим столом требует администратора. Обычно это не к добру. Оказывается, на дне чашки он обнаружил жевательную резинку. Я не верю своим глазам. Откуда она там взялась? У нас посудомоечная машина. Я еще могу понять губная помада, но жевательная резинка…! Я сожалею от лица компании (нас учили именно сожалеть, а не извиняться) и предлагаю еще один кофе бесплатно. Молодой человек охотно соглашается.

Слишком охотно. На полпути к бару меня осеняет, резко останавливаюсь и иду обратно к молодому человеку.

— Нехорошо так хулиганить, — я стараюсь говорить строго, но улыбка предательски выползает на лицо. Посетитель краснеет, хитро улыбается и идет к выходу.

— Ну что, ну что там? — подлетают заинтригованные официанты. Объясняю:

— Это такой трюк — выпиваешь кофе, плюешь жевательную резинку на дно чашки, вопишь, что она плохо помыта, и требуешь компенсацию. Утопаю в восхищенных взглядах юных работников.

— Девушка! Администратор! — неожиданно кричит парень, которого я так мастерски раскусила. Он стоит у входной двери с побледневшим лицом.

— Ну, что у Вас случилось на этот раз? — я решительно подхожу к беспокойному гостю.

— Смотрите, что у Вас случилось, — он кивает на резиновый коврик у двери. Через небольшие отверстия в нем проросли маленькие зелененькие побеги борщевика. Им хватило даже той земли, что скопилась под ковриком за полдня.

Как всегда еле живая тащусь с работы. Выхожу из метро. Очень дымно и пахнет жженой травой — последствия зачистки. Спецслужбы не справляются. Не хватает человеческих ресурсов. На месте уничтоженного борщевика почти сразу вырастает новый. Даже в сдобренной фонарями темноте на газоне чернеет причудливая мозаика молодых борщевиков. Натягиваю ватно-марлевую повязку, стараюсь держаться ближе к зданиям.

Впереди меня, метрах в двадцати, пьяный мужчина. Его мотает словно маятник. В голове проскальзывает мысль, что ходить в таком состоянии сейчас крайне опасно. И словно в подтверждение этого фонарь выхватывает из темноты довольно большое скопление борщевика прямо около сужающегося тротуара. Соцветий еще нет, только листья — лапы.

Я слежу взглядом за пьяным, перемещающимся зигзагами от одного края дороги к другому. Может догнать его, провести через опасное место? Но чтобы догнать, нужно ускорить шаг почти до бега. После пятнадцати часов работы это кажется нечеловеческим усилием. Да и что я сделаю? Возьму под ручку этого чужого пьяного грязноватого мужчину и скажу: «Дяденька, давайте я вам помогу». Обдаст зловонным перегаром, пошлет на три буквы или еще приставать начнет.