Вот так и Котя наш — видный. Что хочешь возьми: голова большая, лоб крутой, воротник как у льва, шерсть такая мягкая, такая пушистая и такого рыжего цвета, который не имеет никаких недостатков этого цвета и обладает всеми его достоинствами. Хвост огромный, и Котя умеет распускать его, словно это хвост павлина.
Как-то Котю сфотографировали. В комнате было мало света, и на снимке на темном фоне получились одни Котины глаза. Я уже говорила, глаза эти не были похожи на кошачьи. То есть они были кошачьи и в то же время не кошачьи. У них было настолько доверчивое и чистое выражение, настолько трогательное и детское, что, глядя на них, становилось тревожно. Хотя Коте и не грозило попасть ни в дикий лес, ни в лапы к тигру, но было видно, что он так далек от реальной жизни вообще и от кошачьей в частности, что казалось непостижимым, как же он переступит эту грань затянувшегося детства и излишнего очеловечивания.
Первое время Котя боялся даже травы. Он ступал по ней так, словно совершал что-то очень неестественное. Котя старался переступить через траву и стремился скорее очутиться на таком месте, на котором нет ее вовсе и которое похоже на пол, так как по его опыту ходить можно было только по гладким поверхностям, а если на этих поверхностях что-то торчало, лежало или росло, то это надо было аккуратно обходить, огибать и беречь.
Но вот Котя научился ходить по траве и начал исчезать. Кричим, ищем. Вдруг является. А иногда залезет в гущу травы и сидит там или спит. Мы уже привыкли, что Котя исчезает, и решили, что он сам знает, где ему ходить и когда возвращаться. Как вдруг однажды, сидя в комнате, услышали страшный лай. В ту же минуту Котя влетел в комнату. Я выглянула в окно. Огромная собака убегала от окна. Она могла разорвать Котю. Но Котя этого не понял. Не осознал. Не дошло до него, не проняло. Покрутился, повертелся Котя дома и снова потребовал, чтобы его пустили на улицу. Встреча эта была, если можно так сказать, экзогенного характера: то есть испуг произошел от внешних причин. Так же мог испугать Котю гром, ливень, рухнувшее дерево, брошенный в него камень. Причина ясна, последствие одно — укрыться, спастись. Страх естественный. И никаких объяснений от той собаки не последовало, как не последовало бы их от грома или камня.
Однако через несколько дней у Коти произошла другая встреча, которая имела для него уже чрезвычайные последствия.
Случилось это поздно вечером. Мы сидели в комнате и были заняты своими делами, как вдруг услышали многоголосый кошачий крик. В одно и то же время это был крик ужаса и крик зверя нападающего.
Котя влетел в комнату. Но на этот раз он упал, прижался к полу и долго бил хвостом, ни на кого не обращая внимания. Глаза Коти бешено вращались, шерсть стояла дыбом. Казалось, он с кем-то разговаривает, что-то доказывает. Все существо его бурлило. От непонимания. От потрясения. От всего сразу. Слишком много пришлось ему осознать в одну минуту, слишком много свалилось на него.
И я видела: Котя наконец понял, что он кот! Не было больше у Коти доверчивого, человеческого, все понимающего взгляда. Передо мной сидел звереныш со своей тайной другого бытия.
Я подошла к Коте, из его лапы текла кровь. За что такая рана? Претендовал на чужие владения? Уверена, что ни на что не претендовал, потому что и претендовать-то не умел.
Вот из-за этого «не умел», вероятно, все и произошло. Кот и не кот. Ничего не знает, ничего не понимает. Вот и укусили, вот и дали понять.
Произошло то самое главное, что не могло не произойти (не мог же Котя не встретиться с себе подобными). Но произойти это могло по-разному. Котя мог встретить мирных домашних котов и осознавать себя постепенно. Случилось же все в один миг. Грубо и по-звериному. И в один миг с Коти слетела вся его «человеческая сущность» и он превратился в зверя.
В литературе много написано на тему обратимости «запечат-ления». И если вначале, когда только был открыт импринтинг, ученые, в том числе и сам Лоренц, говорили о его необратимости, то впоследствии было высказано и другое мнение, а именно, что импринтинг необратим только в том случае, если запечатление происходит на себе подобного, на свой вид. В том же случае когда запечатление происходит на другой вид и когда запечатленный на этот другой вид начинает общаться с представителями своего вида, то тут могут возникнуть различные модификации (варианты).
Майнарди говорит о существовании самозапечатления, когда животное в процессе своей жизни имеет возможность само запечатлеть себя.
Тот случай, который произошел с Котей, показал возможность воздействия на импринтинг путем вмешательства извне существа опытного и знающего.
Думаю, что предположение, будто кот, который повстречался с Котей, что-то сообщил ему относительно правил жизни и поведения на улице, отнюдь не фантазия и не пустые домыслы.
Кошки общаются между собой. Утя — многодетная мать — когда «разговаривала» со своими котятами, то откуда только у нее появлялся этот удивительный ласковый голос, эти нежные короткие, дифференцированные звуки. Даже для не понимающего их, они были полны смысла.
Все животные друг с другом общаются. Даже медузы обнимают друг друга щупальцами. А уж об обезьянах и говорить нечего.
Сейчас ученые занимаются расшифровкой языка животных. Изучаются языки птиц, обезьян, дельфинов, кодовые разговоры сверчков между собой. Изучить язык животных довольно сложно, но если бы это удалось, то многое бы нам стало понятнее в их жизни. Начинать же изучение языка животных, вероятнее всего, надо с языка домашних животных. Кошек, скажем, или собак. И не с того языка, которым они разговаривают друг с другом (ибо тут возникают те же проблемы: не ясно для нас переплетаются рефлексы с живым общением), а с языка, которым кошки и собаки разговаривают с человеком. Потому что этот язык создан для человека и должен быть человеку более понятен, нежели все другие. Только оговорить тут вот что надо: способности животного следует рассматривать лишь в тех пределах, в каких они коту необходимы. (Нечего кота судить за то, что он математики не знает, или истории. Не нужны они ему вовсе, вот он к ним и не способен.)
И еще надо то оговорить, что часто мы о слабых умственных способностях животных судим лишь потому, что они не понимают человеческого языка. Но разве человек понимает другого человека, если они на разных языках разговаривают и языка друг друга не знают? Нет, не понимают. Глазами им тогда приходится разговаривать, мимикой, жестами. А с жестами у кошек туговато. С теми человеческими жестами, которые человеку лишь присущи и которые человек и склонен понимать.
А теперь представим себе такую фантастическую ситуацию: один человек встретил другого и объясниться с ним на общем языке не может и указать пальцем тоже не может, и мимикой — тоже. А надо этому человеку сказать другому, чтобы тот, другой, открыл холодильник и дал ему поесть. Что же остается такому человеку делать? А только и остается, как сесть рядом с холодильником, да умоляюще посмотреть на другого человека, да на своем родном языке пробормотать что-то жалобное. Только это ему и остается при всем его уме, но при отсутствии обычных, свойственных человеку, форм общения. Вот то же самое и с котом происходит, ибо нет у него других способов объяснить человеку свое желание. И Утя, когда у нее были котята, приводила их к холодильнику, усаживала в ряд и жалобно говорила «мяу». И не о слабых умственных способностях такая форма общения говорит, а, наоборот, об «уме» и явном, направленном общении между кошкой и человеком, для чего кошкой придумывается специальная форма общения, понятная человеку. То, что сделала Утя, было единственным выходом из положения, до которого можно было додуматься, ибо даже человек не смог бы, как мы видим, в этой ситуации придумать ничего иного. А уж в умственных способностях человека нельзя сомневаться.
