Дома я быстренько обежала всю квартиру. Побывала и на кухне, где хозяйничала и жила наша кухарка Дарьюшка.

Дарьюшкино одеяло было сшито из треугольных лоскутков: синих, зелёных, красных, клетчатых, в крапинку, в горошек и ещё разных. О каждом таком лоскутке Дарьюшка могла рассказать целую историю: откуда он взялся, что с ним было до того, как он пошёл на одеяло, где была в то время сама Дарьюшка.

Про один клетчатый треугольничек Дарьюшка сказала: «Это когда Устинька, племянница, родилась, мы ей пелёнки из старого фартука сшили. Это Устинькин лоскут».

Дарьюшка была немолодая и довольно строгая. Особенно не любила она, когда я шарила на кухонных полках и заглядывала в банки со всякими вкусными вещами.

Вот и сейчас, хотя Дарьюшка и обрадовалась мне, но я сразу заметила, что миндаль и изюм стоят на самой верхней полке, откуда достать их уже невозможно.

Из кухни я побежала в ту маленькую комнату, где стояла моя кровать с сеткой, два стула, этажерка с книгами и низенький стол. Сейчас дверь в эту комнату оказалась запертой.

Я заглянула в замочную скважину сначала одним, потом другим глазом. Что же я там увидела?

В комнате было солнечно. Блестящие пылинки плясали в косом луче, точно у них был бал. А на стуле сидела незнакомка в полосатом сером платье, с гребёнкой в руке и задумчиво глядела в окно на осенние листья. Лицо у неё было бледное, худое. Чёрные пушистые волосы распущены по плечам. Видно, она собиралась их расчесать, но задумалась — стоит ли. Я ей сочувствовала: я и сама не любила причёсываться.

Но кто же всё-таки была эта незнакомка?

— Ты, Верочка, что тут делаешь? — услыхала я мамин голос. — Зачем ты заглядываешь в щёлку? Если тебя интересует, что происходит в комнате, спроси, и я отвечу. А подглядывать не годится.

— Да, мамочка, меня интересует, — отвечала я. — Мне очень хочется знать, кто это там сидит с гребёнкой. А подглядывать я больше не буду. Это в последний раз.

— Ну, вот и хорошо. А сейчас я тебе всё скажу. Там в комнате — тётя Наташа, моя двоюродная сестра. Совсем недавно, — продолжала мама тихонько, — у тёти Наташи случилось большое горе: у неё утонул жених. Корабль, на котором он плыл, столкнулся с другим кораблём и пошёл ко дну. Это было большое несчастье. Теперь тётя Наташа одинока. Вот мы с папой и решили, что лучше всего ей будет поселиться у нас. Мы все будем стараться, чтобы тётя Наташа чувствовала себя в нашей семье как дома.

— Я тоже буду стараться, — сказала я.

С этого времени тётя Наташа поселилась у нас. Я сначала немного дичилась её, а потом очень полюбила и стала называть «тётя Наша». И так это имя ей подошло, что все взрослые тоже стали называть её тётей Нашей.

Она начала заниматься хозяйством, и весь наш дом стал уютным, милым и таким опрятным, что пылинкам не удавалось поплясать в своё удовольствие в солнечном луче — их всех выметали вон.

Каждое утро мы с тётей Нашей убирали квартиру. Для этого у меня были свои фартуки и даже свои пыльные тряпки: клетчатые, подрубленные со всех сторон, а в уголке вышита начальная буква моего имени: «В».

Кроме тряпок, была у меня ещё метёлочка из куриных перьев. Ею очень удобно было смахивать пыль с мелких вещиц.

Дверцы нашего буфета были украшены гроздями винограда, яблоками, грушами и дикими утками. Всё это было вырезано из дерева очень красиво, но пыли туда набиралось много, особенно в виноградные грозди. Надо было вытирать отдельно каждую виноградину.

Много возни было и с папиной фарфоровой пепельницей, сплетённой в виде лаптя: туда набивался папиросный пепел. Но я опускала лапоть в тазик с водой, и он выходил оттуда как новенький.

В столовой на окне появились два фикуса: большой — в горшке, а другой — маленький — в бутылочке с водой. У маленького фикуса корешки были ещё слишком слабы, чтобы тянуть воду из земли.

Было у нас и лимонное деревце, выросшее из лимонной косточки. Поливать лимон надо было тепловатой водой, чтобы не простудить его.

Тётя Наша строго проверяла меня.

— Каждая девочка должна держать в порядке свои вещи и уметь ухаживать за растениями. Это пригодится в жизни. И ещё как пригодится! — повторяла тётя Наша.

Моя мама была учительницей русского языка. Это был важный, самый важный школьный предмет.

— Необходимо отлично знать родной язык, особенно такой разнообразный, богатый, прекрасный, как русский, — говорила мама. — Кто плохо знает свой язык, тот не оценит красоты родной речи, не задумается над книгой, не заслушается песни, не запомнит стихов. Как хороши русские стихи! Вот, например…

И мама начинает читать своим звучным голосом:

Так начинается стихотворение Лермонтова «Три пальмы», — говорит мама. — Нравится тебе?

Нравится ли?.. Мне?.. «Три пальмы»?

Я прошу маму прочесть мне это стихотворение целиком. И, пока я слушаю, наша столовая исчезает. Я — в песчаных степях. Я вижу три пальмы над родником. Качаются роскошные листья, журчит вода…

— Дитя моё, очнись, — говорит мама.

— Мама, мамочка, как это хорошо! — восклицаю я. — Ты так прочла, что всё это стало как живое!

— Нет, — отвечает мама, — это Лермонтов так написал. Это его талант, его поэтический дар. А я только постаралась правильно прочесть это чудесное стихотворение.

В школе, где преподавала мама, училось пятьсот девочек. Пятьсот девочек — это очень много. Если их усадить в вагоны, то получится длинный поезд.

Каждое утро мне кажется, что я слышу шум морского прибоя: это девочки взбегают вверх по лестнице. Понемногу море стихает: это значит, что прозвонил звонок и все расселись по партам. Прошумело два раза — раз, два: это школьницы встали и снова сели при входе в класс учительницы. И наконец всё стихало на целый час: шёл урок. Всё это я знала очень хорошо, потому что мы жили при школе и классы находились над нашей квартирой.

Встречаясь с мамой на улице, её ученицы вежливо кланялись ей. Если я была тут же, я радовалась, что столько девочек знают мою маму.

Окончив школу и превращаясь во взрослых, девушки и тогда не забывали свою учительницу русского языка. На улице они почтительно кланялись ей, говоря: «Здравствуйте, Елизавета Семёновна». И мама приветливо отвечала: «Здравствуйте», и при этом называла свою бывшую ученицу по фамилии.

Бывало так, что та, улыбаясь, говорила: «У меня, Елизавета Семёновна, теперь другая фамилия. Я давно уже замужем, и моя дочка скоро будет вашей ученицей».

— Вот и хорошо, — одобряла мама. — Посмотрим, как-то она будет писать классные работы. Вы, я помню, писали неплохо.

Однажды мы с мамой пошли покупать шляпу взамен той, что улетела у меня в лиман при поездке к бабушке. Продавщица в магазине тоже оказалась бывшей маминой ученицей. Она выбрала мне славную шляпу с лентой, сказав на прощание:

— Носи на здоровье! Постарайся быть такой же хорошей, как твоя мама. Никогда не забуду её уроков! Вы не помните меня, Елизавета Семёновна? — обратилась продавщица к маме. — Мохнаткина моя фамилия.

— Как же, Мохнаткина Генриетта, хорошо помню, — ответила мама. — Учились хорошо. Выразительно декламировали. Особенно вам удавался «Слон и Моська» Крылова.