Сигизмунд, услышав душераздирающий призыв Адельгейды, не бросился на палубу ничком, подобно другим пассажирам, несмотря на разгул стихий, но стоя встретил удар ураганного ветра. Несмотря на то, что он, держась за конец веревки, согнулся, будто тростник, потрясение было настолько сильным, что даже при своем геркулесовом сложении он едва не лишился чувств. Но лишь первый порыв пронесся, юноша прыгнул на сходни и оттуда нырнул в бурлящее, как котел, озеро, без колебаний намереваясь либо умереть, либо спасти жизнь отцу Адельгейды.
Мазо пережил эти трудные минуты как опытный, хладнокровный моряк. Он не стал ложиться на палубу, но, опустившись на одно колено, ухватился за руль, потянул его вниз и укрепил ремнем, а сам, прижавшись к шпангоуту, встретил бурю с неколебимым достоинством морского бога. Было нечто величественное в его обдуманных, неторопливых, взвешенных действиях, которые подсказывал этому почти отчаявшемуся моряку-одиночке его моряцкий инстинкт, посреди разыгравшихся стихий, необузданно предавшихся теперь своей дикой воле. Он сдвинул набекрень шапочку, выпустив жесткие пряди волос, чтобы, как завесой, защитить ими глаза от водной пыли, и следил за порывами урагана, как осторожный лев следит за недружелюбно настроенным слоном. Хмурая усмешка пробежала по его лицу, когда барк снова вернулся в свое водное ложе, после захватывающего дух мига, когда, казалось, днище судна совсем уже перестало соприкасаться с водой. Так сыграла свою роль предосторожность, которая всем казалась непонятной и ненужной. Барк крутанулся на месте, будто флюгер, причем пузырящаяся вода несколькими потоками пролилась на палубу. Но прочные канаты, присоединенные к тяжелым якорям, развернули судно носом на ветер. Мазо, почувствовав, как дрогнула корма, когда судно повернулось вокруг своей оси, громко рассмеялся. Дрожание шпангоутов, удар урагана в корму и потоки воды, хлынувшие через борт на полубак, служили доказательством прочности канатов. Отойдя от румпеля на несколько шагов с достоинством фехтовальщика, блистательно показавшего свое искусство, он подозвал пса:
— Неттуно! Где ты, мой храбрый Неттуно?!
Верный пес был возле него, но повизгивание его заглушалось ревом шторма. Он ждал только, чтобы ему скомандовали. Заслышав голос хозяина, Нептун смело залаял, понюхал воздух и, метнувшись к борту, прыгнул во вздымающиеся волны.
Когда Мельхиор де Вилладинг и его друг вынырнули на поверхность, они увидели вокруг себя кромешную тьму, которая, казалось, кишела злобными духами. Читателю, наверное, ясно, что именно тогда на озеро налетел ураган; автор сих строк уже описал это в пространных выражениях, хотя первый порыв длился не более минуты.
Мазо, стоя на коленях на краю сходней и держась за вантыnote 71, склонившись вперед, вглядывался в клокочущие валы. Раз или два ему послышалось, будто кто-то неподалеку дышит натужно, борясь с волнами, но за ревом ветра легко было и обмануться. Криками подбадривая собаку, он взял небольшую снасть и сделал прочную петлю на одном ее конце. Ловко раскрутив ее, он забросил снасть в воду и повторил так несколько раз. Снасть забрасывалась наугад, потому что таинственное мерцание не рассеивало тьмы, а пронзительный свист ветра напоминал завывания нечистых духов.
В юности, обучаясь искусствам доблести, оба аристократа вполне овладели умением бороться с волнами. Но в значительной степени также они были наделены самообладанием и хладнокровием, что в данных обстоятельствах не менее важно, чем умение плавать; качества эти не редкость для людей, испытавших риск и трудности войны. Каждый сумел, едва оказавшись на поверхности, взять себя в руки и верно оценить создавшееся положение, не увеличивая опасности опрометчивыми, паническими усилиями, от которых обычно гибнут трусы. И все же, оказавшись во тьме посреди бушующих волн, что само по себе нелегко, они вдобавок потеряли из виду барк. Не зная, в какую сторону плыть, старики ограничились тем, что поддерживали и подбадривали друг друга, возложив свои упования на Господа.
Иное дело Сигизмунд. Не замечая ни завываний ветра, ни вздымающихся, пенящихся волн, он бесстрашно нырнул в бездонное озеро, как если бы спрыгнул на сушу. «Сигизмунд! Сигизмунд!» — отчаянный вопль Адельгейды стоял у него в ушах, будоража каждый нерв. Могучий юный швейцарец был опытным пловцом, в противном случае его порыв угас бы под влиянием инстинкта самосохранения. В тихую погоду юноше ничего бы не стоило преодолеть расстояние меж «Винкельридом» и побережьем Во; но, оказавшись посреди ревущих волн, он был вынужден плыть наугад, задыхаясь от наполняющей пространство водяной пыли. Как уже упоминалось, волны, несмотря на сильный ветер, были пригнетены вниз огромным воздушным столпом; при обычных условиях то вздымающийся, то оседающий вал является подспорьем для опытного пловца, хотя тому и приходится плыть с несколько меньшей скоростью.
И однако ревностный Сигизмунд, несмотря на все свое умение и опыт (ему не раз приходилось бороться с большими волнами на Средиземном море), едва лишь оказался в воде, почувствовал всю опасность своей затеи: так смелый солдат, оказавшись в гуще боя, хоть и надеется на победу, но понимает, что может и погибнуть. Он поплыл наугад широкими гребками, с каждым взмахом отдаляясь от спасительного барка. Оказываясь на вершинах черных водяных холмов, он задыхался от несущейся ему навстречу с ураганной скоростью водяной пыли, и был рад, когда снова оказывался под прикрытием мощного вала. Сильно вспенивающиеся гребни валов также доставляли ему немало препятствий, швыряя его, будто бревно. И все же он смело плыл вперед, не чувствуя усталости, ибо природа наделила его недюжинной силой. Но неизвестность, кромешная тьма и ураганный ветер заставили дрогнуть даже неустрашимого Сигизмунда Штейнбаха; он уже было развернулся, высматривая в темноте барк, как вдруг огромная темная масса всплыла прямо перед ним, и юноша почувствовал прикосновение холодного влажного носа, обнюхивающего его лицо. Инстинкт — а вернее, превосходная выучка — подсказали псу, что тут его помощь не нужна, и он, храбро взлаяв, как если бы в насмешку над разыгравшимся штормом, отплыл в сторону и заторопился далее. Смелая мысль мелькнула в мозгу Сигизмунда. Самое лучшее для него сейчас — положиться на таинственное чутье животного. Протянув вперед руку, он ухватился за конец лохматого хвоста и позволил волочить себя неизвестно куда, подгребая свободной рукой. Повторный лай подтвердил, что решение юноши оказалось правильным; поблизости, в воде, послышались человеческие голоса. Порыв урагана миновал, и плеск волн, который был заглушён ревом бушующих ветров, вновь стал слышен.
Силы двух борющихся со стихией стариков быстро убывали. Синьор Гримальди помогал удержаться на воде своему другу, не столь опытному пловцу, и пытался вселить в него надежду, которой не испытывал сам; благородно отказавшись покинуть де Вилладинга, он желал разделить с ним его судьбу.
— Как ты себя чувствуешь, старина Мельхиор? — спросил он. — Держись, дружище, я уверен, нас скоро спасут.
Вода уже булькала во рту почти задохнувшегося барона.
— Поздно… Благослови тебя Господь, дорогой Гаэтано… Да благословит Господь мое бедное дитя, мою несчастную Адельгейду…
Имя это, слетев с уст выбившегося из последних сил барона, послужило к его спасению. Ибо Сигизмунд, заслышав голос барона, рванулся вперед и успел схватить его за одежду, прежде чем тот окончательно погрузился в волны.
— Держитесь за собаку, синьор, — обратился Сигизмунд к Гримальди, выплюнув изо рта воду и убедившись, что надежно держит свою добычу. — Господь не оставит нас! Все еще может кончиться благополучно!
Синьор Гримальди был еще достаточно силен, чтобы последовать совету Сигизмунда, и порадовался, что его находящийся в полубессознательном состоянии друг оказался непротивящейся ношей на руках юноши.
— Нептуно! Смельчак Неттуно! — впервые донесся до них сквозь шум ветра отчетливый голос Мазо.
