— Персидские воины, вы стали гомотимами и принадлежите к избранным. Вас считают равными лучшим, а рассудительностью и умом вы даже превосходите других, умудренные годами. И место в строю вы занимаете ничуть не менее почетное, чем те, кто стоит впереди. Находясь позади и видя впереди себя храбро сражающихся воинов, вы имеете возможность их подбодрить и вселить в них еще большую отвагу. А если кто проявит слабость, вы, заметив это, не допускайте, чтобы они запятнали себя трусостью. В вашем возрасте и с вашим тяжелым вооружением вам, как никому другому, необходима победа. Когда стоящие впереди станут призывать вас атаковать противника, следуйте за ними и, чтобы не оказаться хуже их, в свою очередь призывайте их быстрее вести на врага. Идите, а после обеда вернитесь в свои отряды с венками на голове. [75]
Такими делами были заняты Кир и его воины. Ассирийцы же успели пообедать и, смело выступив из-за своих укреплений, стали энергично выстраиваться в боевой порядок. Их строил сам ассирийский царь, проезжая перед строем на колеснице. К своим воинам он обратился со следующей речью:
— Ассирийские воины, теперь вы должны доказать свое мужество. Вы будете сражаться за свою жизнь, за землю, на которой вы выросли, за родные дома, за своих жен и детей — за все, что вам более всего дорого. Одержав победу, вы останетесь, как и прежде, обладателями всего этого, но если вы потерпите поражение, то знайте, что все это достанется врагам. Поэтому жажда победы должна пылать в ваших сердцах. Будет безумием, если тот, кто сражается за победу, обратится в бегство, открывая врагу спину — часть тела, лишенную рук и оружия. Безумным будет и тот, кто, желая сохранить себе жизнь, побежит с поля боя; знайте, что в живых останутся только победители, что беглецы гибнут гораздо чаще тех, кто стойко сражается. Окажется безумцем и тот, кто, стремясь владеть богатством, допустит, чтобы над ним одержали победу. Кому не известно, что победители сохраняют и свое имущество и захватывают достояние побежденных, побежденные же теряют и свое имущество и собственную свободу.
Так говорил ассирийский царь. Киаксар же известил Кира через гонцов о том, что наступил самый подходящий момент для нападения на противника. При этом он сказал:
— За пределы укреплений вышло еще небольшое количество врагов, но число их будет увеличиваться, пока мы станем к ним приближаться. Не будем ждать, когда наши враги получат численное превосходство, но атакуем их, пока у нас есть еще надежда без особых усилий одержать победу. Кир на это ответил:
— Киаксар, если число побежденных врагов составит менее половины общей их численности, они смогут заявить, будто мы испугались всего их войска и поэтому напали только на часть его. Они не признают себя побежденными, и тогда тебе придется дать еще одно сражение, в котором враги, возможно, изберут более выгодный для себя образ действий. А теперь они дают нам возможность самим установить их чиcленность и вступить в сражение с таким количеством, какое мы сочтем для себя желательным.
Выслушав это, гонцы Киаксара отправились обратно. В это время к Киру прибыл перс Хрисант и некоторые другие гомотимы, ведя с собой перебежчиков. Кир, естественно, стал расспрашивать их обо всем, что касается вражеского войска. Перебежчики отвечали, что ассирийцы уже выступили за свои укрепления с оружием в руках и что выстраивает их в боевой порядок сам царь, также покинувший укрепления. По словам тех, кто его слышал, он обращается в этот момент с многочисленными и энергичными призывами к своим воинам, выступающим в поле. Тут Хрисант сказал:
— Не следует ли и тебе, Кир, созвать войско и, пока еще есть время, обратиться к нему с ободряющими словами, чтобы поднять его дух?
— Хрисант, — отвечал Кир, — пусть не огорчает тебя весть о том, что ассирийский царь ободрял свое войско. Нет таких прекрасных слов, которые могли бы сделать храбрецами трусов, как только они эти слова услышат. Слова не сделают стрелков меткими, если они до этого долго не упражнялись, и то же можно сказать о метателях дротиков и всадниках. Даже свои тела они не приучат к тяжелому труду, если раньше не занимались делами, требующими физических усилий.
— Но ведь хватит и того, Кир, что ты укрепишь в них воинский дух!
— А разве может одна речь сразу же возбудить в душе человека чувство стыда или удержать его от постыдных поступков, или вызвать в нем воинское рвение ради одной только славы, или стремление преодолеть любые опасности? Может ли она заставить его предпочесть смерть в бою — спасению, добытому в бегстве?
Если вы хотите, чтобы люди прониклись подобными чувствами и остались верны им, то необходимо, прежде всего, установить законы, согласно которым доблестным будут предоставлены почет и свобода, а трусы будут наказаны таким позором, что жизнь их, исполненная горестей, станет для них невыносимой. [76]Далее, я полагаю, над людьми должны быть поставлены наставники и руководители, которые будут справедливо управлять ими, наставлять их и приучать к доблестным поступкам, пока они полностью не осознают, что по-настоящему доблестные и славные оказываются и самыми счастливыми, а трусы и опозоренные — самыми несчастными из людей. Именно такие чувства должны воодушевлять воинов, от которых ждут, что полученное ими воспитание окажется сильнее страха, внушаемого врагом. Если бы в момент, когда люди с оружием в руках выступают в бой, — а многие в это время забывают и то, что давно усвоили, — кто-нибудь, выступив с декламацией наподобие рапсода, смог бы в один миг сделать их доблестными, то было бы самым легким делом и усваивать, и обучать людей величайшей добродетели, которая только и может быть им свойственна. Что касается меня, то я не стал бы полагаться на стойкость людей, которых мы нынче сами обучаем, если бы не ваше присутствие: вы будете показывать им пример того, каким должен быть воин, и напоминать об этом, если они что-либо забудут. Что же касается людей, вовсе не усвоивших воинских добродетелей, то, Хрисант, я был бы весьма удивлен, если бы произнесенная перед ними прекрасная речь пробудила в них мужество в большей степени, чем прекрасно пропетая песнь научила бы мусическому искусству людей, никогда до этого не обучавшихся музыке.
В таком духе шла между ними беседа. Между тем Киаксар вновь прислал гонцов, передав Киру, что если он будет медлить и не выступит тотчас же против врагов, то совершит ошибку.
— Доложите Киаксару, — отвечал Кир гонцам, — что враги еще не вышли в надлежащем количестве за пределы своего лагеря. Сообщите это открыто, в присутствии всех. Однако, если он безусловно так хочет, то я выступлю.
Дав такой ответ гонцам и помолившись богам, он стал выводить войско для боя. Начав движение, он сразу же ускоренным шагом повел воинов вперед, а те в полном военном порядке следовали за ним, обученные и привыкшие быстро идти в походном строю, так как были охвачены духом соревнования друг перед другом, а также потому, что все их командиры шли впереди. Они с радостью устремлялись в бой, сознавая свой долг; ведь они знали, усвоив эту истину в результате длительного предшествующего опыта, что самым безопасным и легким путем к победе является ближний бой с неприятелем, особенно с его стрелками из лука, метателями дротиков и всадниками. Когда они находились еще вне пределов досягаемости вражеских стрел и дротиков, Кир передал пароль: «Зевс Союзник и Вождь» [77]После того, как пароль обошел всех и вернулся назад к нему, Кир, по обычаю, запел пэан, [78]и все воины громко его подхватили, чтя божество. В эти мгновения люди богобоязненные менее всего подвержены действию страха. Пропев пэан, гомотимы выступали вперед с радостными лицами, со взорами, обращенными друг на друга. Они называли по имени стоявших рядом и позади, обращаясь к ним часто со словами: «Вперед, друзья! Вперед, храбрецы!» — призывая друг друга атаковать противника. Те же, которые двигались позади них, слыша эти слова, в свою очередь ободряли двигавшихся впереди, призывая их храбро вести воинов вперед на врага. Войско Кира, было исполнено доблести, честолюбия, силы, отваги, бодрости духа, благоразумия и дисциплины, что, как я полагаю, более всего устрашает противника. [79]
