что я заразен, говорит.
У кого что болит,
тот о том и говорит.
Вянем, уши растопыря,
в фосфорическом свету,
словно бабочки в эфире
или в баночке, в спирту.
Костя, не противься бреду.
Их беде пособолезнуй.
В брани критиков (по Фрейду) —
их истории болезни.
У кого что болит,
тот о том и говорит.
Вся Россия в эйфории.
Митингуют поварихи.
Говорящие вороны.
Гуси с шеей Нефертити.
Мы за всех приговоренные
отвечать здесь. Говорите.
Я виновен, что Отечество
у разбитого корыта.
Если этим вы утешитесь —
говорите, говорите.
Где-то в жизни аварийной
стриженная, как мальчиш,
милая периферия,
дышишь в трубку и молчишь?
Не за облаком, не в Фивах,
философствуя извне,
мы сидим в прямом эфире,
мы живем в прямом дерьме.
Мы живем не так, чтоб сытно.
Нет бензина. Есть «низ неб».
Костя, Костя, друг мой ситный,
кушаем никоваХлеб.
Я, наверно, первый в мире
из поэтов разных шкал,
кто стихи в прямом эфире
на подначку написал.
Иль под взглядами Эсфири,
раньше всех наших начал,
так Христос в прямом эфире
фарисеям отвечал.
Ночь сознанья. Как помирим
эту истину и Ту?..
Станем мыслящим эфиром,
пролетая темноту.
Ночь 21/22 июня 1994 г.
В Склифе
В какие нас бездны сбрасывают
написанные от руки
Свобода, Равенство, Братство,
где вместо запятых — курки?
И тенью от Белого дома,
как выел пятно купорос,
с газет подымают ладони
пробелы цензурных полос.
И русский под дулами русскими
к стенке лицом встает,
прижат как дверная ручка...
Куда эта дверь ведет?
Там раненый на хирурга
хрипит, без наркоза стерпя:
«А ты за кого, херуга?!»
— Дурак, за тебя.
В палаты там прут с автоматами.
Сестричкам грозит самосуд.
И банки отнюдь не с томатами
оглохшие бабки несут.
Бреду меж кровавых носилок.
Там, в сырости здания,
я чувствую третью силу.
Она — сострадание.
На койках соседних в больнице
вдруг мой одноразовый шприц
вернет к человеческой жизни
и жертв и невинных убийц?..
4 октября 1994 г.
Зевака
Я — Москвы зевака,
снайперов мишень.
Нас с моста эваку-
ируют взашей.
Все, как у «Живаго».
Без Христа страшней.
На витринах Снайдерсы,
а в кармане — вакуум.
Сникерсы и снайперы.
Что-то рядом звякнуло.
Что-то рядом просвистело.
Интересное кино.
Где-то бродит мое тело?
А душе не все ль равно?
Мы — случайные мишени,
мы зеваки, я и ты,
в нас постыдное смешенье
любопытства и беды.
Позабыв хохмить и охать,
я гляжу на Белый дом,
почерневший, словно ноготь
от удара молотком.
Что-то сердце хватануло.
Я гляжу позор страны,
как вверху клавиатуры
стали клавиши черны.
А на улице Неждановой,
где ходил я час назад,
разбросав стекло несданное,
три застреленных лежат.
5 октября 1994 г.
* * *
Тот — в Склифосовке,
вскрыт философски.
Тот — в трепанации
от трепа нации.
1994
Переход
За что мне этот переход?
Я в подсознание Москвы
спустился в судьбы и мослы,
где каждый душу продает.
Я к Склифосовке в переход
от бешенства шел на укол.
И каждый, кто сюда пришел,
