Нахалка крыльями махала.
Я бросил в озеро «макарова».
И глянул сверху в озерцо —
пошли круги, круги мишени,
и окружали отраженья.
И в центре их — мое лицо.
Бежать от этого макабра!
Почему я не подсуетился,
чтоб уехать из этих лет?
Не по зову патриотизма.
Дорога цена за билет.
От разваливающегося Блаженного
как уеду?
Пусть стреляют на поражение.
В поражении здесь — победа.
1992
Бульвар
Я корчил галантную рожу
и, как подобало годам,
прощальную белую розу
бросал к Твоим спелым ногам.
Ты стала красивей и строже.
Весь в складках, с отвисшей губой,
бульдог, словно белая роза,
влюбленно идет пред Тобой.
Темнеет. Мы жили убого.
Но пара незначащих фраз,
но белая роза бульдога,
но Бога присутствие в нас...
1993
* * *
Когда совсем уж плохо,
я не тревожу Бога,
не открываю Блока —
я ухожу в дорогу.
И озарит из балки
заря необъяснимо
мне след от лыжной палки,
как ломтик апельсина.
1993
* * *
Пусть жизни пролито полчаши,
дай им отпить. Не уходи.
Избавь нас пуще всех печалей,
печаль сердечной глухоты.
Хоть люди не прощают это,
но сердцу зрячему в награду
тебе из пачки сигаретной
сыграют трубочки органа.
В мученьях дней, в печатных ралли
сентиментальной лимиты
избавь нас пуще всех печалей,
печаль сердечной пустоты.
1993
* * *
Море красится сурьмою,
о Тебе напомнить хочет.
Забелеет парус в море,
как в кармашке Твой платочек.
1992
* * *
Пальцы твоей ступни, уменьшающиеся, как слоники
на бабушкином комоде, — фигурки твоей родни,
уменьшенные от времени, сплющенные, как гномики, —
отец твой, салонная бабушка, дед, матушка, все они —
плюс сгорбленная в мизинчик любовница Наполеона, —
подсматривают за нами с пляжевой простыни,
как было лежать им в гробике туфель, где все — ни-ни!
Пляж пускает, как подсолнухи, панцирные клешни.
Ушел сухогруз в Салоники. Но пальцы твоей ступни
мне жить не дают, привставшие над простыней зеленою,
фаланги к потустороннему, которое не спугни,
жмурящиеся от жизни, от моря на вкус соленые,
шалом! Что желают пальцы левой твоей ступни?
1992
* * *
Не разлюбите без взаимности!
Еще вас любят по инерции.
Но телефон уже с заминкою,
самой вам этому не верится.
И в шарфе афтершейв жасминовый
висит в шкафу и не выветривается.
Не позабудьте без взаимности,
в себе на ключик запирайте
провинциальную гостиницу
с сухими иглами в кровати,
где совы ухают совминовские,
ваш шарф, продлив полоску Млечную,
от подоконника до плинтуса
бежит дорогой подвенечною,
вы в нем всегда, как под инъекцией, —
красивая — глазам не вынести!
Не девственница Книги Гиннесса,
но и не ветреница,
не напивайтесь без взаимности
с ним и счастливою соперницей.
Ну, хоть бы ненависть взаимную!
Не изменяйте без взаимности
себе. Взаимности добейтесь.
Верните его в ту гостиницу.
Когда же он наивно двинется —
тарелки об него разбейте,
пусть брызнут батарейки Сименса!
Набейте морду без взаимности.
А так — не вынести.
1993
Эфирные стансы
(написанные во время пребывания в телеящике с К. Кедровым)
Мы сидим в прямом эфире.
Мы для вас, как на корриде.
Мы сейчас в любой квартире —
говорите, говорите.
Кто-то в нос, как гайморит,
