как под сердце жеребенку луговому —

по живому!»

Плачет мое слово по-земному,

по живому, по еще живому.

* * *

Есть холмик за оградой Востряковской,

над ним портрет в кладбищенском лесу.

Спугнувши с фотографии стрекозку,

тетрадку на могилу положу.

Шевелит ветер белыми листами,

как будто наклонившаяся ты —

не Катеринка, а уже Светлана —

мои листаешь нищие листы.

Листай же мою жизнь, не уповая

на зряшные жестяные слова...

Вдруг на минутку, где строка живая, —

ты тоже вдруг становишься жива.

И говоришь, колясь в щеку шерстинкой,

остриженная моя сестричка,

ты говоришь: «Раз поздно оживить,

скажи про жизнь, где свежесть ежевик,

отец и мама — как им с непривычки?

Где Джой прислушивается к электричке,

не верит, псина. Ждет шагов моих».

И трогаешь последнюю страничку

моей тетрадки. Кончился дневник.

* * *

Светлана Борисовна, мама Светланы,

из Джоиной шерсти мне шапку связала,

связала из горечи и из кручины,

такую ж, как дочери перед кончиной.

Нить левой сучила, а правой срезала,

того, что случилось, назад не связала...

Когда примеряла, глаза отвела.

Всего и сказала: «Не тяжела?»

Ледовый эпилог

Лед, лед растет неоплатимо,

вину всеобщую копя.

Однажды прорванный плотиной

лед выйдет из себя!

Вина людей перед природой,

возмездие вины иной,

Дахау дымные зевоты

и капля девочки одной

и социальные невзгоды

сомкнут над головою воды —

не Ной,

не Божий суд, а самосуд,

все, что надышано, накоплено,

вселенским двинется потопом.

Ничьи молитвы не спасут.

Вы захлебнетесь, как котята,

в свидетельствовании нечистот,

вы, деятели, коптящие

незащищенный небосвод!

Вы, жалкою толпой обслуживающие патронов,

свободы, гения и славы палачи,

лед тронется

по-апокалиптически!

Увы, надменные подонки,

куда вы скроетесь, когда

потопом

сполощет ваши города?!

Сполоснутые отечества,

сполоснутый балабол,

сполоснутое человечество.

Сполоснутое собой!

И мессиански и судейски

по возмутившимся годам

двадцатилетняя студентка

пройдет спокойно по водам.

Не замочивши лыжных корочек,

последний обойдет пригорочек

и поцелует, как детей,

то, что звалось «Земля людей».

P. S.

«Человек не имеет права освобождать себя от ответственности за что-то. И тут на помощь приходит Искусство... Красота не только произведение искусства, природы, но и красота жизни, поступков. Меня и биология интересует больше с гуманитарно-философской точки зрения».

(Из сочинения Светланы Поповой)

Р. Р. S.

На асфальт растаявшего пригорода

сбросивши пальто и буквари,

девочка

в хрустальном шаре

прыгалок

тихо отделилась от земли.

Я прошу шершавый шар планеты,

чтобы не разрушил, не пронзил

детство обособленное это,

новой жизни

радужный пузырь!

1969

Римская распродажа

Нам аукнутся со звоном

эти несколько минут —

с молотка аукциона

письма Пушкина идут.

Кипарисовый Кипренский...

И, капризней мотылька,

болдинский набросок женский

ожидает молотка.

Ожидает крика «Продано!»

римская наследница,

а музеи милой родины

не мычат, не телятся.

Неужели не застонешь,

дом далекий и река,

как прижался твой найденыш,

ожидая молотка?

И пока еще по дереву

не ударит молоток,

он на выручку надеется,

оторвавшийся листок!

Боже! Лепестки России...

Через несколько минут,

как жемчужную рабыню,

ножку Пушкина возьмут.

1977