Кретин! Какая тень на льду?
Иду.
До дна промерзшая Лета.
Консервированная История.
Род человечий в брикетах.
Касторовый
лед, смерзшийся помоями.
В нем тонущий. (Дерьмо, по-моему.)
«Бог помощь!» — скорбно я изрек.
Но побледневши: — «Помощь — Бог», —
поправила экскурсовод.
Лед
тыща девятьсот сорок распадный.
Полет. Полет. Полет. Полет. Полет.
И в баре бледный пилот:
«Без льда, — кричит, — не надо, падло!»
Он завтра в монастырь уйдет.
— лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед —
Прозрачно, как анис червивый,
замерзший бюрократ в чернильнице
— лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед —
искусственный
горячий лед пустых дискуссий.
— лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед —
Лед тыща девятьсот шестьдесят пятый,
все в синих болоньях красивы,
в троллейбусы целлофановые вмяты,
как свежемороженые сливы,
— лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед —
зеркало мод.
Камзол. Парик. Колготки. Шлейф кокотки.
Зад скрыт, а бюст — наоборот.
Год, может, девятьсот какой-то?
А может — тыща восемьсот!
— лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед —
Льдина вторая
Лед тыща девятьсот хоккейный.
Фирс — гений!
Игра «кто больше не забьет».
Счет (—3): (—18).
Вратарь елозит на коленях
с воротами, как с сетчатым сачком,
за шайбочкой. А та — бочком, бочком!
Класс!
В глаз. В рот. Пасс. Бьет! Гол!! Спас!!! Ас. Ась?
Финт. Счет? Вбит. В лед.
— лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед —
Захлопала экскурсовод
и ключик выронила. Ой!
Я поднял. (В шестьдесят девятый
летели лыжники, как ватой,
объяты Кольскою зимой.)
Она повисла на запястье:
«Я вас прошу! Там нет запчасти...
Не нажимайте! В этом марте...»
Но поздно. Я нажал. Она
разжала пальцы: «Вновь вина
и снова — ваша», — сказанула
и в лед, как ящерка, скользнула.
(Сквозь экран в метель летели лыжники,
вот одна отбилась в шапке рыженькой.
Оглянулась. Снегом закрутило
личико калмыцкое ее.)
Господи! Да это ж Катеринка!
Катеринка, преступление мое.
Потерялась, потерялась Катеринка!
Во поле, калачиком, ничком.
Бросившие женщину мужчины
дома пробавляются чайком.
Оступилась, ты в ручей проваливаешься.
Валенки во льду, как валуны.
Катеринка, стригунок, бравадочка,
не спасли тебя «Антимиры»!
Спутник тебя волоком шарашит.
Но кругом метель и гололедь.
Друг из друга сделавши шалашик,
чтобы не заснуть и обогреть,
ты стихи читаешь, Катеринка.
Мы с тобой считали: «Слово — Бог».
«Апельсины, — шепчешь, — апельсины...»
Что за Бог, когда он не помог!
Я слагал кощунственно и истово
этих слов набор.
Неотложней мировые истины:
«Помощь». «Товарищи». «Костер».
И еще четвертая: «Мерзавцы».
Только это все равно уже тебе.
Задышала. Замерла. Позамерзает
строчка Мэрлин на обманутой губе.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот и все. Осталась фотокарточка.
С просьбою в глазу.
От которой, коридором крадучись,
я остаток жизни прохожу.
Эпилог
Утром вышла девчонкой из дому,
а вернулась рощею, травой.
По живому топчем, по живому —
по живой!
Вскрикнет тополь под ножом знакомо —
по живому!
По тебе, выходит, бьют патроны,
тебя травят химией в затонах,
от нее, сестра твоя и ровня,
речка извивается жаровней.
Сжалась церковь под железным ломом —
по живому,
жгут для съемок рыжую корову,
как с глазами синими солому, —
по живому!
Мучат не пейзажную картинку —
мучат человека, Катеринку.
«Лес, пусти ее хоть к маме на каникулы!»
«Ну, а вы детей моих умыкивали?
Сами режут рощу уголовно,
