Как будто тебя

от меня ампутировали.

1968

Ливы

Л. М.

Островная красота.

Юбки с выгибом, как вилы.

Лики в пятнах от костра —

это ливы.

Ими вылакан бальзам?

Опрокинут стол у липы?

Хватит глупости базлать!

Это — ливы.

Ландышевые стихи,

и ладышки у залива,

и латышские стрелки.

Это? Ливы?

Гармоничное «и-и»

вместо тезы «или-или».

И шоссе. И соловьи.

Двое встали и ушли.

Лишь бы их не разлучили!

Лишь бы сыпался лесок.

Лишь бы иволгины игры

осыпали на песок

сосен сдвоенные иглы!

И от хвойных этих дел,

точно буквы на галете,

отпечатается «л»

маленькое на коленке!

Эти буквы солоны.

А когда свистят с обрыва,

это вряд ли соловьи,

это — ливы.

1967

Рано

В горы я подымаюсь рано.

Ястреб жестокий парит со мной,

сверху отсвечивающий —

как жестяный,

снизу —

мягкий и теневой.

Женщина

в стрижечке светло-ореховой,

светлая ночью, темная днем,

с сизой подкладкою

плащ фиолетовый!..

Чересполосица в доме моем.

1968

Декабрьские пастбища

М. Сарьяну

Все как надо — звездная давка.

Чабаны у костра в кругу.

Годовалая волкодавка

разрешается на снегу.

Пахнет псиной и Новым Заветом.

Как томилась она меж нас.

Ее брюхо кололось светом,

как серебряный дикобраз.

Чабаны на кону метали —

короля, короля, короля.

Из икон, как из будок, лаяли —

кобеля, кобеля, кобеля.

А она все ложилась чаще

на репьи и сухой помет

и обнюхивала сияющий

мессианский чужой живот.

Шли бараны черные следом.

Лишь серебряный все понимал —

передачу велосипеда

его контур напоминал.

Кто-то ехал в толпе овечьей,

передачу его крутя,

думал: «Сын не спас Человечий,

пусть спасет собачье дитя».

Он сопел, белокурый кутяша,

рядом с серенькими тремя.

Стыл над лобиком нимб крутящийся,

словно малая шестерня.

И от малой той шестеренки

начиналось удесятеренно

сумасшествие звезд и блох.

Ибо все, что живое, — Бог.

«Аполлоны», походы, страны,

ход истории и века,

ионические бараны,

иронические снега.

По снегам, отвечая чаяньям,

отмечаясь в шоферских чайных,

ирод Сидоров шел с мешком

с извиняющимся смешком.

1969

* * *

Проснется он от темнотищи,

почувствует чужой уют

и голос ближний и смутивший:

«Послушай, как меня зовут?»

Тебя зовут — весна и случай,

измены бешеный жасмин,

твое внезапное: «Послушай...»

и ненависть, когда ты с ним.

Тебя зовут — подача в аут,

любви кочевный баламут,

тебя в удачу забывают,

в минуты гибели зовут.

1969

Снег в октябре

Падает по железу

с небом напополам

снежное сожаление

по лесу и по нам.

В красные можжевелины —

снежное сожаление,

ветви отяжелелые

светлого сожаления!

Это сейчас растает

в наших речах с тобой,

только потом настанет

твердой, как наст, тоской.

И, оседая, шевелится,

будто снега из детств,

свежее сожаление

милых твоих одежд.

Спи, мое день-рождение,

яблоко закусав.

Как мы теперь раздельно