СТРИПТИЗ В ревю танцовщица раздевается, дуря… Реву?… Или режут мне глаза прожектора? Шарф срывает, шаль срывает, мишуру, как сдирают с апельсина кожуру. А в глазах тоска такая, как у птиц. Этот танец называется «стриптиз». Страшен танец. В баре лысины и свист, как пиявки, глазки пьяниц налились. Этот рыжий, как обляпанный желтком, пневматическим исходит молотком! Тот, как клоп, — апоплексичен и страшон. Апокалипсисом воет саксофон! Проклинаю твой, Вселенная, масштаб! Марсианское сиянье на мостах, проклинаю, обожая и дивясь. Проливная пляшет женщина под джаз!.. «Вы Америка?» – спрошу как идиот. Она сядет, сигаретку разомнёт. «Мальчик, – скажет, – ах, какой у вас акцент! Закажите-ка мартини и абсент». 1961 НЬЮ-ЙОРКСКАЯ ПТИЦА На окно ко мне садится в лунных вензелях алюминиевая птица — вместо тела фюзеляж и над её шеей гайковой как пламени язык над гигантской зажигалкой полыхает женский лик! (в простынь капиталистическую завернувшись, спит мой друг.) кто ты? бред кибернетический? полуробот? полудух? помесь королевы блюза и летающего блюдца? может ты душа Америки уставшей от забав? кто ты юная химера с сигареткою в зубах? но взирают не мигая не отёрши крем ночной очи как на Мичигане у одной у неё такие газовые под глазами синячки птица что предсказываешь? птица не солги! что ты знаешь, сообщаешь? что-то странное извне как в сосуде сообщающемся подымается во мне век атомный стонет в спальне… (Я ору. И, матерясь, мой напарник как ошпаренный садится на матрас.) 1961 СИРЕНЬ «МОСКBА – BАРШАBА» Р. Гамзатову
11. III.61 Сирень прощается, сирень – как лыжница, сирень, как пудель, мне в щёки лижется! Сирень зарёвана, сирень – царевна, сирень пылает ацетиленом! Расул Гамзатов хмур, как бизон. Расул Гамзатов сказал: «Свезём». 12. III.61 Расул упарился. Расул не спит. В купе купальщицей сирень дрожит. О, как ей боязно! Под низом колёса поезда – не чернозём. Наверно, в мае цвесть «красивей»… Двойник мой, магия, сирень, сирень, сирень как гений! Из всех одна на третьей скорости цветёт она! Есть сто косулей — одна газель. Есть сто свистулек – одна свирель. Несовременно цвести в саду. Есть сто сиреней. Люблю одну. Ночные грозди гудят махрово, как микрофоны из мельхиора. У, дьявол-дерево! У всех мигрень. Как сто салютов, стоит сирень. 13. III.61 Таможник вздрогнул: «Живьём? В кустах?!» Таможник, ахнув, забыл устав. Ах, чувство чуда – седьмое чувство… Вокруг планеты зелёной люстрой, промеж созвездий и деревень свистит трассирующая сирень! Смешны ей – почва, трава, права… P. S. Читаю почту: «Сирень мертва». 1961 * * * Конфедераток тузы бесшабашные кривы. Звёзды вонзались, точно собашник в гривы! Польша – шампанское, танки палящая Польша! Ах, как банально – «Андрей и полячка», пошло… Как я люблю её еле смежённые веки, жарко и снежно, как сны? – на мгновенье, навеки… Во поле русском, аэродромном, во поле-полюшке вскинула рученьки к крыльям огромным — Польша! Сон? Богоматерь?… Буфетчицы прыщут, зардев, — весь я в помаде, как будто абстрактный шедевр. 1961 ЛОБНАЯ БАЛЛАДА Их Величеством поразвлечься прёт народ от Коломн и Клязьм. «Их любовница – контрразведчица англо-шведско-немецко-греческая…» Казнь! Царь страшон: точно кляча, тощий, почерневший, как антрацит. По лицу проносятся очи, как буксующий мотоцикл. И когда голова с топорика подкатилась к носкам ботфорт, он берёт её над толпою, точно репу с красной ботвой! Пальцы в щёки впились, как клещи, переносицею хрустя, кровь из горла на брюки хлещет. Он целует её в уста. Только Красная площадь ахнет, тихим стоном оглушена: «А-а-анхен!..» Отвечает ему она: «Мальчик мой Государь великий не судить мне твоей вины но зачем твои руки липкие солоны? баба я вот и вся провинность государства мои в устах я дрожу брусничной кровиночкой на державных твоих усах в дни строительства и пожара до малюсенькой до любви? ты целуешь меня Держава твои губы в моей крови перегаром борщом горохом пахнет щедрый твой поцелуй как ты любишь меня Эпоха обожаю тебя царуй!..» Царь застыл – смурной, малохольный, царь взглянул с такой меланхолией, что присел заграничный гость, будто вбитый по шляпку гвоздь. 1961 |
