День был серенький, пасмурный — того и гляди, заморосит по-осеннему…

У фонтана напротив института толпился народ: наверное, только что закончились лекции… Я напрягла зрение (очки лежали в кармане), пытаясь рассмотреть, кто из них Борис.

«Девушка, вы не меня ждёте? Ах нет… Ну извините…»

Меня уже раза два за последнее время называли на улице «девушкой», а не «девочкой». А всего полгода назад меня часто принимали за мальчика, особенно когда я надевала джинсы и кепочку.

Без пяти три.Бориса не видно. Я обошла площадь, постояла у киоска и вернулась к входу в институт.

Три часа три минуты… Может, он вообще не приехал?

Я подошла к фонтану.

Когда мы с Асей играли в бумажных принцесс, наши нарисованные принцы часами ждали с букетами цветов под окнами замка, а вот Борис не торопится…

«Вы — Оля?»

Мы стоим и смотрим друг на друга. Я — растерянно, Борис… не знаю как: внимательно? изучающе?

У фонтана шумит весёлая студенческая жизнь, а мне кажется, что вокруг нас — стеклянная стена. Борис отворачивается, достаёт сигареты и закуривает — и сразу ещё больше отдаляется и превращается во взрослого незнакомого человека…

— У меня к тебе один вопрос, — спокойно говорит Борис. — Стихи — тоже чужие?

— Стихи мои.

Я чувствую, как из меня уходит что-то, как воздух из прохудившегося воздушного шарика. Очень хочется плакать…

— Ну ладно, — говорит Борис и смотрит на часы. — Спасибо, что пришла. У меня в пять пятнадцать автобус. Я тебя провожу — и на станцию.

— Не надо… Тут близко…

Борис смотрит на меня сверху вниз и улыбается снисходительно, как ребёнку.

— Да ладно, не переживай, — говорит он и раскрывает зонт. — Пошли, а то промокнешь.

Мы идём через парк, и дождь стукается о чёрную мокрую крышу зонта и мелкими гвоздиками впивается в лужи. Борис молчит, и я ускоряю шаг…

— Ну, пока, — говорит Борис.

Дверь в подъезд захлопнулась, и я постояла внизу, потом поднялась на три пролёта и села на грязный подоконник. Дождь полил ещё сильнее. Я подождала, пока большой чёрный зонт скроется за поворотом, и спустилась вниз. Было так больно, что уже ни о чём не заботишься, а только о том, как остановить эту боль. Я шла по проспекту и думала, что вот так люди, наверное, и совершают самоубийства. А что? Один миг — и всё кончится. Бабушку вот только жалко… И папу тоже.

Я достала мобильник и набрала папин номер.

…Длинные гудки.

Потом что-то щёлкнуло, и автоответчик папиным голосом предложил мне оставить сообщение.

Больше я не звонила.

На проспекте и в парке зажглись фонари. Было ещё не поздно, а для субботнего весеннего вечера и совсем рано. Город только начинал свою вечерне-ночную программу. В кармане раз пять уже звонил мобильник. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, но при чём тут бабушка?..

— Баб, я в читальном зале. Ну, не могла позвонить!.. Всё, отключаюсь — тут нельзя с мобильниками!

«Девочка, у тебя что-то случилось?»

Сквозь туман очков, забрызганных мелкими капельками дождя, я вижу человека в коричневом плаще. Я даже не знаю, старый он или молодой… Мне всё равно — хотя бы и маньяк!

«Девочка, тебе нужно идти домой. Нельзя с таким лицом гулять одной по городу».

И тут меня как прорвало!.. Из глаз полились слёзы, и сразу стало чуть-чуть легче. Мы куда-то идём, и я рассказываю про Бориса, фотографию и Асю.

Я не запомнила лица моего спутника: он так и остался для меня навсегда просто Человеком в Коричневом Плаще. И ещё я запомнила голос — спокойный и внимательный. И этот голос не пытался мне доказать, что «всё пройдёт и у меня будет в жизни много ещё таких Борисов», — потому что он знал, этот мудрый человек, что в тот момент Борис был — единственным и… единственным!

Вместо всего этого Человек в Коричневом Плаще сказал, что если я подожду до завтра и не наделаю глупостей, то может быть, именно завтра Борис позвонит или пришлёт письмо.

У подъезда нас встретила перепуганная бабушка, которая уже звонила в милицию, библиотеку, Асе и папе в Нижний.

— Вот, сдаю вам с рук на руки, — смущённо улыбнулся Человек в Коричневом Плаще и растворился в дожде — совсем как в том моём стихотворении, из-за которого расстроился папа…

Тот мудрый Человек в Коричневом Плаще ошибся: на следующее утро никто мне не позвонил, а почта по воскресеньям не работает. В понедельник я пошла в школу и даже умудрилась получить четвёрку по истории, хотя не открывала учебника.

Весь день я не думала о Борисе — вернее, думала, но как-то абстрактно… Что вот когда-нибудь мои стихи напечатают в «Литературной газете» и у меня выйдет настоящая книжка!.. И однажды Борис придёт в книжный, прочитает на обложке мою фамилию — и пожалеет!..

От этих мыслей мне становилось легче, и я украшала будущее всё новыми и новыми подробностями.

Остаток апреля и май пролетели как во сне. С Асей мы почти перестали общаться, только в школе мимоходом; кажется, и с Андреем она окончательно поссорилась.

Первое время бабушка спрашивала, куда это Ася пропала да почему не заглядывает, а потом привыкла.

— А почему нет Аси? — спросил папа, когда второго июня ко мне в гости пришли с букетами сирени Марина из соседней квартиры и Верочка Сорокина, с которой я познакомилась два года назад на хореографии.

Я пожала плечами:

— Ну она же знает, когда у меня день рожденья…

В семь часов Ася всё-таки позвонила и поздравила, и папа отнял у меня трубку и потребовал, чтобы Ася — «немедленно, слышишь?» — появилась у нас.

— Меня не интересуют ваши девичьи ссоры, — сказал папа. — Сами разберётесь. Но пятнадцатилетие у твоей подруги бывает не каждый день.

Ася пришла — такая же красивая и лёгкая, как всегда, обняла меня как ни в чём не бывало и подарила книгу «Японские пятистишия».

— С днём рождения! — весело пропела она. — Теперь ты старше меня на год, потому что мне всё ещё четырнадцать, а тебе — уже пятнадцать, ага!

Удивительно, как Ася умудряется быть то ребёнком, то взрослой девушкой! Сегодня она — ребёнок, и такой она мне ближе и понятнее. Мы пьём чай с медовым тортом, и папа рассказывает смешные истории. Ася хохочет, но я чувствую, что что-то неуловимое в ней изменилось, хотя и не могу понять что…

А потом папа вдруг стал очень серъёзным и сказал, что сегодняшний вечер — это не просто день рождения, а ещё и прощание, потому что всё решено окончательно и бесповоротно.