Мне пришло в голову — я знаю, вы считаете меня психически ущербной, но, конечно, мои доводы, рассуждения тогда, в сентябре, были рациональны и хладнокровны, вполне разумны, — мне пришло в голову, достопочтенные сэры, уважаемые исследователи, что должны быть некие бумаги, документы, записи, хоть что-нибудь! В его столе, в библиотеке! Какой-то ключ к ее личности, ее местонахождению. Естественно, она не вхожа в общество, которое по меньшей мере с неодобрением относится к телефонным звонкам, убивающимлюдей. Я имею в виду — убившим его бессмертную душу; человеку в его возрасте, хоть и крепкому для своих лет, такому красивому, — делать похотливые, бесстыдные, мерзкие предложения! О мой Черный Рыцарь, ты — лжец, мошенник, притворщик, ты никогда не любил меня!

И вот в потайном ящике стола, в библиотеке — застекленные двери открываются в испанский дворик с бассейном; золотые рыбки плещутся, расцвеченные солнечными бликами, зеленые занавеси на окнах прикрывают темные дела. Белоснежка втайне занимается взломом и грабежом, обшаривая стол своего отца, ее бедная мать, вдова, где-то на встрече садоводов, в нашем саду нет роз, такая жалость. И находит! Находит ключ. Тень Сэма Спейда… Соскребается краска с Мальтийского сокола… [22]Черный Рыцарь разоблачен! Ноги из пластика, золотые рыбки в бассейне — из пластика. Все из пластика — кругом пластмасса и фальшь, единственная подлинная ценность — в улике,в ключике! Ты обречена, Трейси, здесь твое имя и адрес. Белоснежка раскрыла твое имя, обнаружила твой адрес в рухляди, что хранилась в потайном ящике в столе Черного Рыцаря.

Трейси.

Но… Но не совсем.

В короткой записи, памятке для себя быть может, он начертал знакомое, уменьшительное: «Трейс».Своей собственной рукой. Черного Рыцаря. Рукой Черного Рыцаря он творит черные дела, впрочем, неважно. А пониже — пониже «Трейс» — нацарапаны карандашом слова: «„Морской пейзаж“, 5 июля».

Двадцать седьмое сентября… Прости меня, отец, я согрешила.

Пистолет моего отца.

Нож появится позже.

О, должна ли я повторять все это? Я уже рассказывала об этом раньше, сто раз, в разных формах, леди говорит на разных языках. Твой язык, бэби, отдай его мне. Почему я здесь?Когда он придет, чтобы вызволить меня отсюда? Когда он придет? Я устала от репетиций. Я устала и раздражена от попыток.

«Попытайсяеще раз, дорогая».

Белоснежка знает, где «Морской пейзаж», она читает газеты, дом находится на набережной Шорохов, она не дура, Белоснежка.

Я взяла оружие из нижнего ящика стола, где он держал его, — большой черный пистолет.

В вестибюле, в адресной книге, не было никакой Трейси. Пистолет лежал в сумке, висевшей на моем плече. Я надела желтое платье, пистолет был тяжелый, оттягивал сумку, давил на плечо — неси этот груз, неси эти муки. Где она? Не совершила ли я ужасной ошибки? В офисе директора-распорядителя — черная девушка. Белоснежка робко обращается к ней. Я ищу девушку по имени Трейси, говорит Белоснежка. Яркая черная девушка, делает ли она с черными мужчинами то, что однажды вынуждена была сделать Белоснежка, стоя на коленях перед Черным Рыцарем? Жеребец, охваченный страстью, ржет и бьет копытом по земле, когда она принимает его. Но припомните, она не приняла, не проглотилаего, не смогла.

Сейчас она проглатывает свой страх. Чтобы черная девушка не узнала о большом черном пистолете в сумке на плече. Но нет, она почти не смотрит, не подымает головы от своих дел. Трейси Килбурн, говорит она рассеянно, квартира 106. И скрепляет печатью смертный приговор.

Я знаю, Белоснежка звонит, все мы звоним в дверной звонок. Слышно, как внутри, в квартире, звонки повторяются. Дверь распахивается. На ней красное платье, на Распутной Ведьме, схваченное поясом по талии. Она босая, Аллороза, в своем ярком красном халатике, и волосы мокрые, такая свеженькая, завершила утренний туалет, любовница моего отца, его Распутная Ведьма, шлюха, его Аллороза в своем алом одеянии, с золотистыми локонами, волосы такие же, как мои, она блондинка, как и я, он сделал хороший выбор, Черный Рыцарь.

Я направила на нее пистолет. Она не вскрикнула, потаскушка. Возможно, она уже имела дело с оружием, вы же знаете этот тип людей, они путаются с самыми отчаянными парнями. Я сказала ей, что моя машина внизу и я хочу, чтобы она поехала со мной. Прежде чем мы вышли из квартиры, я прихватила с собой нож из кухни. Я точно знала, для чего мне нож. Я знала также, куда собираюсь поехать. Птичий заповедник — вы согласны? — вполне подходящее место, чтобы ощипать этого цыпленка, убить эту пташку, маленькую птичку моего отца. Птичий заповедник — идеальное укрытие, так как именно там они набрасываются на блондинок в верхних этажах домов, сворачивают головы пташкам. Я в ужасе от этих пташек и никогда не прощу им и этому ужасному Альфреду Хичкоку. [23]Он потом подтянул брюки, спасибо, дорогая, все было очень мило.

Она была послушной, эта наглая сука.

Я держала ее под прицелом. Она знала, что я без колебаний спущу курок.

И пыталась поговорить со мной, урезонить меня.

Она вела машину, я позволила ей отвезти себя на свою собственную казнь. Пистолет на моих коленях был направлен на нее, нож был в сумке.

«Куда мы едем?» — спросила она.

Я сказала — куда.

Эхо от их голосов отдавалось в моей голове.

Мы миновали ворота, уплатили за вход, она не пыталась заговорить с человеком, который собирал деньги, — знала: я буду стрелять. Я заранее предупредила ее об этом, и она, по-видимому, полагала, что у нее есть какой-то шанс, что она сможет уговорить меня… Впрочем, она не знала, кто я такая, не подозревала, что я здесь для того, чтобы отомстить за смерть моего отца, вызванную ее словами по телефону. Эти голоса…

Парк был переполнен в тот день. О, кто помнит эти мелкие подробности — время, место, обстоятельства, кому до этого дело, и разве это имеет значение для вас, джентльмены? Где-то в полдень. Чуть раньше, чуть позже? Но, во всяком случае, было слишком много народа. Не сделала ли я ошибки, доставив ее сюда? Мы все ошибаемся, Господи, — прости меня, отец, я согрешила. И все-таки на таком огромном пространстве должно найтись местечко, — или нет?

Вокруг нас люди ездили на велосипедах.

Плыли по реке на каноэ.

Отправлялись на экскурсию на лодках.

Я велела ей ехать дальше.

«Веди машину», — сказала она.

Но Белоснежка приказала ей остаться за рулем.

И Аллороза поехала.

И вскоре — ибо на свете есть Бог, и он откликается на мольбы девственниц — открылась дорога. Сторожевой пост, а за ним — грунтовая дорога. И ни души. Здесь не было людей. Мы проехали — о, какое это имеет значение? — пятнадцать, двадцать миль от входа. Я слышала крики птиц, которых боялась. Но я знала, что нужно делать. Я велела ей свернуть с дороги. Она повиновалась.

Мы вышли из машины на берегу реки.

Река была глубокой, после дождей, которые пролились в тот месяц.

Она сказала: «Послушай…»

Голоса…

Я подняла пистолет.

Тяжелый, черного цвета.

Она сказала: «Подожди минуту…»

Голоса.

Мой палец на спусковом крючке.

Она спросила: «Кто ты?»

«Белоснежка», — ответила я и выстрелила ей в горло.

Я отрезала ей язык, прежде чем бросить в реку.

Так много крови.

Отрезала ей язык, потому что ей не следовало говорить такое моему отцу по телефону.

«Я хочу, чтобы ты пришел ко мне, опустился на четвереньки и лизал мою киску, пока я не приму тебя всего».

Оставалась только миссис Уиттейкер.

Я отправился в особняк на Бельведер-роуд в десять часов утра, в четверг, во второй день мая.

Экономка Патриция провела меня к бассейну, где сидела миссис Уиттейкер.

Она уже знала, что произошло накануне. Миссис Уиттейкер была опекуном Сары, опекуном собственной дочери, и ей все рассказали. Ей было известно, что ее дочь обвиняется в двух нападениях на людей с отягчающими обстоятельствами, а судья распорядился немедленно обследовать Сару, чтобы определить, должна ли она предстать перед судом.