Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Молодожены сидели во главе стола, оба притихшие, серьезные, молчаливые, терпеливо покорясь заведенным веками свадебным порядкам. За стол все сели в полдень, и до десяти вечера молодым покидать стол не разрешалось, а значит, надо сидеть и ждать. Пётр вообще не пил, Алена же еле пригубливала, выслушивая поздравления и пожелания на будущее.. Еще раньше оба решили, что будут жить у Петра. Дом требовал ремонта, но надвигалась зима, и все перенесли на весну и лето.

Через три дня Нежнова объявилась на работе — и потянулась обычная жизнь, но Станислав Сергеевич

дежурил уже с другой медсестрой, веснушчатой Риммой, которая с восторгом смотрела на Кузовлева и громко хохотала, если он произносил что-то шутливое. Проходя мимо Станислава Сергеевича, Алена с ним здоровалась, и он отвечал ей приветливым кивком, но заговаривать друг с другом они не пытались,

Римма не раз подкатывалась к Нежновой, выясняя главный вопрос, почему она отказала Кузовлеву, предпочтя Грабова.

— Конечно, наш бригадир-орденоносец поосанистей, помощнее, да и всем видом повнушительнее Станислава Сергеевича, но Кузовлев умен, с юмором и перспективен в плане переезда, — болтала она. — Не жалеешь, что отдала такого мужика?!

— Ты возьми сначала! — холодно бросила ей Алена.

Вскоре Алена забеременела и родила дочь. Петр ждал сына, но и появлению девочки, которую назвали Катериной, в честь его матери, обрадовался несказанно, носил малютку каждый вечер на руках, сам ее укачивал, лаял по-собачьи, гоготал, шипел по-гусиному, мяукал по-кошачьи, разливался соловьем, развлекая младенца. И все, глядя на счастливого отца, только умильно вздыхали и радовались вместе с ним.

Через погода после рождения ребенка Грабов вдруг запил и почти, неделю не просыхал, поглощая по три-четыре литра крепчайшего самогона за день. Он даже же мог заползти в избу. Падал в сенях и мертвецки спал до утра. Потом, не заглянув в горницу, уходил пьянствовать с дружками. Ни отец Петра, ни Ефим Конюхов не могли-ни остановить, ни понять этого внезапного срыва лучшего рыбака Заонежья, вдруг запившего горькую. Сам же бригадир изливать душу никому не собирался, а Нежнова, которая при регистрации брака оставила свою фамилию, на все удивленные расспросы свекра и свекрови рассказала лишь, что они крупно повздорили и Грабов по-хамски ударил ее, разбив губу, нос и бровь. Других объяснений родителям не потребовалось.

Ровно через семь дней Грабов прекратил запой и уже ни капли не брал в рот спиртного, словно и не было в его жизни этой страшной недели. У его собутыльников вытягивались физиономии, когда он с угрюмым видом проходил мимо, не отвечая на их приветствия.

Даже Аграфена Петровна дивилась таким выкрутасам зятя. То по три-четыре литра самогона каждый день, то, зайдя к ней в гости, от кружки домашнего пива наотрез отказался. И оба молчали, набрав в рот воды. Раньше хоть дочь всем с матерью делилась, а едва замуж вышла, ни слова не добьешься. Еще большей молчуньей, чем сам Петр, стала.

—Что-то неладно у них, Петровна, — навестив как-то занедужившую подругу, призналась в своих тревогах Катерина Грабова. — Сын ласкуном-теленком у нас никогда не рос, но и когда с войны пришел, частенько улыбался и в глазах веселая искорка мелькала, а теперь будто выстужен взгляд, точно с кем-то смертельную битву ведет. Что у вас происходит, сынок, спрашиваю — молчит. Ты не бьешь ее? Говорит: пальцем не трогаю. А тут пришел, вижу — слезы на глазах. Что, про что — опять молчит. Я только чувствую, что болит у него все, извелся он, исстрадался, мучает твоя дочь его нещадно, кровь пьет, а за что, почему, понять не могу. Расскажи мне, ведь у нее кто-то другой был, хирург, что ли, а выходить Алена за Петра не собиралась, ты сама мне накануне сватовства в том призналась. Почему же вдруг пошла, что случилось?

Аграфена Петровна от таких слов сватьи даже поднялась, принесла пива позабористее, выставила блюдо с шаньгами. Неладное у молодых она и сама

ощущала, но особенно не переживала. Первый год и со своим Василием как Аника-воин сражалась, отвоевывая для себя малые житейские вольности: чтоб муж руку на нее не поднимал, когда пьяный приходил, не сквернословил в избе, чтоб по дому неизбежную мужскую работу справлял, а не храпел, отвалившись от стола кверху пузом, и множество других условий, каковые Аграфена Петровна через свою храбрость и отвагу утвердила в семье. Так то она, считавшая себя с юности смиренной и покорной, а то Алена, перенявшая еще в ее чреве нрав непокорного деда, который вообще не терпел, когда ему перечили. И младший Грабов такой же. Без войны мира не построишь. Но то, что высказала Катерина, Нежнову встревожило.

Я сама хотела поговорить с Аленой, но Петруша запретил даже подходить к ней. — Катерина не сдержалась, и две слезинки скатились по ее щекам. — Ты единственная, кто может разведать, что у них там происходит. Боюсь, как бы большей беды не случилось, вот о чем тревожусь! Мой медведь мучается, мучается, да взорвется. Тогда уж его не остановишь!

Алена надеялась, что после ее замужества Кузовлев плюнет на все, уедет в Москву — и вся история с мерзким шантажом забудется. Она будет считать, что в порыве безумной страсти Грабов поступил хоть и подло, но попросту не понимая, что делает. Это, хотя бы отчасти, мужа оправдывало. Но хирург не уезжал, его постоянное присутствие напоминало медсестре о том, что ее замужество лишь вынужденная уступка вероломному шантажисту, и ничего больше, цена за одну человеческую жизнь.

После рождения Катерины поползли слухи о свадьбе хирурга и Риммы. Рыжая дурнушка ходила сияющая, ничего не подтверждая, но и не отрицая, оправдываясь тем, что кое-кому дала суровый обет молчания. Алена поначалу не обращала внимания на эти сплетни, говоря себе: мне все равно, что делает Кузовлев и на ком хочет жениться. Она спасла его и вычеркнула из своей жизни. Но с каждым днем ей становилось все труднее сохранять выдержку и хладнокровие, не замечать его присутствие, видеть сияющую Римкину рожу.

И дома отношения с мужем расползались, будто сшитые гнилыми нитками. В один из таких дней Алена взорвалась, объявив, что никакой семьи у них нет и не было, а сохранялся лишь сговор террориста и заложницы.

— Я вышла-то за тебя, чтобы спасти жизнь нормальному человеку! — кричала она.

— Своему любовнику!

— Мы никогда с ним любовниками не были!

— Я спас тебя от этого медицинского гнойника и ничтожества!

— Ты скотина, ублюдок, зверь!

Они орали, наскакивая, как петухи, друг на друга, пока разъяренный Грабов, исчерпав все запасы слов, не выдержал и наотмашь не ударил жену со всей силы по лицу. Алена, как собачонка, отлетела в угол, из носа и рассеченной брови брызнула кровь. Петр сам побелел, испугался, бросился поднимать жену.

— Ненавижу, ненавижу тебя! — отталкивая его, рыдала она. — И буду ненавидеть всегда! Уходи, уходи!

Она завизжала так, что он зажал уши и как ошпаренный выскочил из дома. На другой день у Алены пропало молоко, и пришлось перейти на кормление дочери молочными смесями! Грабов же именно тогда и запил на неделю. Другого способа подавить, изничтожить душевную боль он не нашел, не придумал.

Петр ничего не рассказывал родителям о своей семейной жизни, да и что он мог им поведать? Что жена считает себя заложницей, а его террористом, смертельно ненавидит, не подпускает больше к себе, ничего не готовит и не стирает ему одежду? Он все делал сам, чтобы сохранять перед отцом и матерью видимость семейного благополучия, и молчал, стиснув зубы. Родители чувствовали неладное, но делали вид, что не замечают этих трудностей, не желая вмешиваться в отношения супругов.

И повиниться перед женой, превратить все в шутку, навести, как говорят, мирные мосты не мог, не умел, не привык, как это ни странно звучало. Его научили драться, не уступать никому, побеждать во что бы то ни стало. А как здесь победить? Держаться изо всех сил, несмотря на все атаки жены. Держаться и выстоять. Вообще-то он понимал, что такая тактика обычно ни к чему хорошему не приводит. Лучшее средство — бухнуться в ноги и умолять простить. И Алена бы сдалась, простила — и закончился бы этот затяжной неравный бой. Но отступать, признавать себя побежденным его не научили. Он мог только драться, и драться до конца, до победы. Или погибнуть в неравной схватке.

19
{"b":"161266","o":1}